Такие, как этот писатель, Озорнов, заключили с ними договор. Они выискивают детей, способных стать гнездами для этих тварей, вынашивать их в себе. На таких, как ты, эта нечисть учится контролировать людей, управлять их разумом, подчинять себе людскую волю. А потом находят… как сказать? Надломленных. Понимаешь? Есть надломленные люди, с трещиной внутри, которых легко доломать и полностью подчинить своей воле. Знаешь, как сказал один пророк: «Трости надломленной не переломит»; а другой пророк, наоборот, сказал: «Падающего толкни». Есть такие гадины среди пророков, которые объединились с этими тварями против людей. И вот сидят мертвецы в тебе, всматриваются твоими глазами в окружающих и выискивают, кого бы толкнуть и переломить. Поэтому таких, как ты, оставлять нельзя…
– Нельзя оставлять? – спросил Эдик; страх бежал по коже муравьиными потоками.
– Тебе надо было убить себя, – мрачно произнес незнакомец. – Только так ты мог остановить это. Есть и другой способ, но он еще хуже смерти. Самоубийство проще. А другой способ – это запечатать себя. Провести специальный ритуал и выколоть себе глаза. Тогда личинки этих тварей не смогут выйти из тебя никуда и начнут пожирать тебя изнутри. Не тело пожирать – нет. Будут пожирать психику, разум, память, волю, подсознание. Это будет ад на земле. Знаю одного, который сам так и сделал; совесть не позволяла ему совершить самоубийство. А других вариантов просто нет. Но люди-то за жизнь цепляются, за благополучие – по врожденной подлости своей. Каждому хочется, чтоб не он мучился, а другой кто-нибудь, не он подыхал, а посторонний. Вот и носят Невесты мертвых в себе отраву, и отравляют других, вместо того чтоб погибнуть самому, но остановить процесс.
– Вы… убьете… меня? – с трудом спросил Эдик; он задыхался, и слова едва выходили наружу.
Незнакомец покачал головой.
– Ты уж прости, пацан, но поздно тебя убивать. Это раньше надо было делать. Теперь бесполезно. Личинки выросли настолько, что твоя смерть их уже не остановит. Они быстро найдут себе других носителей. Поэтому я запечатаю тебя. И отпущу. Они начнут пожирать тебя изнутри. Ты останешься жить, но сойдешь с ума, а они будут годами, десятилетиями все жрать и жрать твою душу. Так она и станет для них ловушкой. Они сроднятся с ней. Пустят корни, сплетутся намертво с твоим «я». И когда ты наконец умрешь, они уже не смогут покинуть тебя и перейти в кого-то другого. Ты умрешь, а они продолжат жрать тебя после смерти. Твоя душа пойдет на дно, в самую глубокую тьму, и они вместе с ней. Так ты уведешь их подальше от поверхности, от нашего мира, в глубь бездны. Канешь, будто камень. Это единственный выход. Просто все уже слишком далеко зашло. Если бы я нашел тебя раньше, хотя бы месяца полтора назад, в июле…
Эдик расплакался. Он просил, умолял этого страшного человека не делать ему больно, не мучить его, пожалеть и отпустить, ведь он всего лишь мальчик, маленький, перепуганный, совсем ребенок, который ни в чем не виноват и никому не сделал ничего плохого…
Но страшный человек подошел к нему, взял его левой рукой за подбородок, схватил крепкими, будто из дерева, пальцами. В правой его руке был четырехгранный инструмент из черного металла, острый на конце. То ли слишком длинный кованый гвоздь, то ли какая-то короткая пика. Этой пикой он чертил в воздухе над головой Эдика сложные фигуры и бормотал непонятные слова, от которых расползалась морозная жуть. Лицо его побледнело, глаза провалились в овраги теней под надбровными дугами, зрачки расширились, оскалились неровные зубы, безобразно кривился рот.
И точным движением отяжелевшей руки, превратившейся в беспощадный механизм, он быстро вонзил острие в один глаз Эдику, потом тут же – в другой.
Эдик заорал от боли и, проваливаясь в черноту, смешанную с кровью, услышал над собой исступленный крик незнакомца:
– Я запечатываю тебя!
А из черноты, в которой он утопал, смотрели на Эдика хищные глаза внутренних звезд, и голодный их блеск отзывался в его душе беспредельным ужасом.
Максим Кабир
Форпост