1356

— Питу — большая шишка в Монпелье, — подтвердил Кин, — Виноторговец, а живёт, как сеньор. Ест с золота, говорят.

— Я его единственный сын, — лепетал Питу-младший, — Он заплатит.

— Заплатит, а как же, — согласился Томас, перерезая его путы, и кивнул на свою влажную одежду, — Облачайся.

Когда тот повиновался, лучник вновь стянул запястья юнцу, которому, как теперь видел Томас, едва ли исполнилось восемнадцать.

— С нами поедешь. Надеешься вновь узреть родной Монпелье, молись, чтобы с моими двумя латниками и слугой ничего не случилось.

— Ничего, клянусь! — пылко заверил его Питу.

Двум его очухавшимся товарищам Томас сказал:

— Передайте старшему Питу, что его сын вернётся, когда мои захваченные в Монпелье люди доберутся в Кастильон д’Арбезон. Если у них не будет хотя бы гвоздя в подошве, не говоря о лошадях или оружии, его сынишка вернётся без глаз.

Питу при этоих словах задрожал и, сложившись пополам, принялся блевать. Томас ухмыльнулся:

— Кроме того, с моими парнями пусть пришлёт рукавицу, шитую на правую руку рослого мужчины, полную золотых генуэзских дукатов, и будем квиты. Ясно?

Они закивали. Томас отрегулировал под себя ремни стремян серого жеребца и вскочил в седло. Он получил, что хотел: чудо, коня, оружие и надежду.

— Собак с собой возьмём, — поставил командира в известность Кин, забираясь на пегого мерина и подбирая поводья третьей лошади, на которой сидел Питу.

— Возьмём?

— Они мне по душе, да и я им. Куда едем?

— Меня здесь рядом бойцы дожидаются, так что на север.

И они поехали на север.

На душе у Роланда де Веррека скребли кошки. Казалось бы, с чего? Он пленил жену и сына Хуктона, на коих тот, вне сомнения, будет рад обменять неверную Бертилью Лабрюиллад, а ни радости, ни триумфа Роланд не ощущал. Не был он уверен в том, что захват женщины и ребёнка оправдан с точки зрения идеалов рыцарства, как бы ни убеждали его в обратном шестеро приданных ему в помощь вассалов графа Лабрюиллада.

— Мы же не причиняем им вреда — говорил старший, Жак Солье, — Просто подержим и отпустим.

Взять Женевьеву с сыном труда не составило. Власти Монпелье выделили де Верреку стражников, и её, маленького Хью под охраной слуги с двумя латниками взяли при попытке выехать из города. Слуга и солдаты остались в темнице Монпелье, Роланда они не интересовали. Его делом было доставить жену и сына Ле Батара в замок Лабрюиллад, дождаться прибытия туда графини, и его рыцарский подвиг можно считать свершённым.

Но вот подвиг ли? По настоянию Роланда с Женевьевой и Хью обращались учтиво, а она платила ему вызывающим презрением. Будь де Веррек поопытней, он бы понял, что женщина прячет за презрением страх, но Роланд в женщинах разбирался плохо, а потому недоумевал, досадовал и старался рассеять враждебность матери, повествуя о героях прошлого сыну. Он рассказывал Хью о походе за золотым руном, о рыцаре Ипомедоне, переодевшемся для победы в турнире, и Ланселоте, сделавшем то же самое. Хью слушал, разинув рот, а его мать фыркала:

— Ради чего они бились?

— Ради победы, мадам.

— Вздор, они бились ради любовниц. Ипомедон дрался ради Фьеры, Ланселот ради Гвиневры. А ведь Гвиневра, подобно графине Лабрюиллад, была чужой женой.

Роланд покраснел:

— Я бы не назвал их любовницами…

— Почему? К тому же Гвиневра была ещё и пленницей, как я.

— Мадам!

— Если я не пленница, отпусти меня, — потребовала она.

— Вы — заложница, мадам, под моим покровительством.

Женевьева издала смешок:

— Как громко сказано: под покровительством!

— Да, мадам, — твёрдо сказал Роланд, — я поклялся оберегать вас и выполню обет ценой жизни, коль понадобится.

— Ой, прекращай блеять, слушать тошно. Лучше расскажи моему сыну ещё какую-нибудь байку о супружеской измене.

Роланд поразмыслил и выбрал историю, в коей даже такая пристрастная слушательница, как Женевьева, не сыскала бы ни малейшего привкуса пикантности. Историю своего тёзки, великого Роланда, героя Ронсевалльской битвы.

— Он сражался в Испании с маврами. Тебе известно, кто такие мавры?

— Язычники, — ответил Хью.

— Точно, язычники и безбожники, последователи неверного бога. Когда французская армия отступала через Пиренеи, их подстерегли мавры. Роланд командовал арьергардом. Враги превосходили его отряд в двадцать, а некоторые говорят, что в пятьдесят раз! У Роланда был знаменитый меч Дюрандаль, некогда принадлежавший троянскому паладину Гектору, но даже Дюрандаль оказался бессилен сразить всех врагов. Язычники напирали, и Роланд вострубил в волшебный рог Олифант. С такой силой вострубил, что усилие убило его, и Роланд пал бездыханный. Однако звук достиг слуха короля Шарлеманя, и сюзерен повернул назад, сметя орды жалких язычников!

— Может, они жалкие, — встряла Женевьева, — Но уж никак не язычники. Роланда убили христиане.

— Мадам! — вознегодовал Роланд.

— Что «мадам»? Ты в Ронсевалльском ущелье сам-то бывал?

— Нет, мадам.