1356

— Тебе надо поспать, — Женевьева перешла по броду на северный берег, к Томасу.

— Тебе тоже.

— Я принесла тебе кое-что.

Рука Томаса ощутила знакомую тяжесть лука. Тисового лука, утолщающегося к середине и без тетивы прямого, как стрела. Ощупав гладкую поверхность оружия, Томас осведомился:

— Ты, что, натёрла его?

— Сэм дал мне остатки жира.

Пальцы Томаса остановились на прикреплённой к луку серебряной пластинке с выгравированным на ней чуднЫм зверем йейлом, держащим в когтях чашу. Йейл был гербом рода Вексиллей, рода, последним отпрыском которого являлся Томас. Накажет ли его Господь за то, что он выбросил в море Грааль?

— Ты не замёрзла? — спросил он у Женевьевы.

— Я подоткнула юбку, когда реку переходила, а брод мелкий.

Она прижалась к мужу, положив голову ему на плечо. Некоторое время они молчали. Паузу прервала Женевьева:

— Что будет завтра?

— Уже сегодня, — поправил Томас, — От французов зависит. Решат, что выгоднее замириться с нами, чем драться — пропустят, и поедем мы на юг…

Он не стал говорить Женевьеве, что его имя в списке заложников. Незачем тревожить.

— Женевьева, позаботься о том, чтобы наши кони к утру были осёдланы и взнузданы. Кин пусть поможет. Услышишь, что пропела семь раз труба — значит, нам пора линять отсюда. И линять быстро.

— А если труба не пропоёт?

— Значит, французы надумали воевать.

— Сколько их?

— Ну, исходя из слов сэра Реджинальда, тысяч десять-двенадцать. Точно неизвестно. Много.

— А нас?

— Две тысячи лучников и латников тысячи четыре.

Женевьева ничего не сказала, и Томас решил, что она думает о численном превосходстве французов, но мысли её, как выяснилось, текли в ином направлении:

— Бертилья молится.

— Сейчас, наверное, многие молятся.

— Она там, у креста.

— У какого креста?

— На перекрёстке каменный крест. Она собирается до рассвета молиться там о ниспослании гибели её мужу. Интересно, Господь слышит такие молитвы?

— А сама как считаешь?

— Считаю, что мы у Господа уже в печёнках сидим с нашим нытьём.

— Лабрюиллад в бою будет держаться подальше от сечи, и отгородиться от опасности как можно большим количеством ратников. Запахнет жареным — сдастся. Убивать его не станут — богат.

Томас провёл ладонью по лицу жены. Пальцы коснулись кожаной повязки на повреждённом глазу. Как Томас ни убеждал Женевьеву, что для него она всё равно остаётся самой прекрасной женщиной на свете, она продолжала стесняться молочной белизны слепого глаза. Лучник притянул жену к себе.

— Хочу, чтобы ты тоже был слишком богат, чтобы тебя убивать, — страстно прошептала она.

— А я богат, — ухмыльнулся он, — И они могли бы получить за меня огромный выкуп, но я сам для них дороже любых денег.

— Из-за кардинала?

— Да. Бессьер мечтает меня сжечь живьём.

Женевьева открыла рот, чтобы попросить его беречься, но подумала, что такая просьба бессмысленна, как молитва Бертильи у придорожного креста, и вместо этого спросила:

— Как, по-твоему, будет сражение?

— По-моему, семь раз подаст голос труба.

Давая понять Томасу, что настал час бежать. Что есть духу.

Король Иоанн и оба его сына разделили облатку, символизирующую тело Христово.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti… Во имя Отца, Сына и Святого Духа… — пробубнил епископ Шалонский, — Храни вас святой Дионисий и даруй вам Господь победу над врагами…

— Аминь, — произнёс король.

Дофин Карл встал и, подойдя к окну, распахнул ставни.

— Темно пока, — объявил.

— Вот-вот рассветёт, — сказал лорд Дуглас, — Птахи уже проснулись, поют вовсю.

— Мне пора ехать к принцу, — напомнил о себе из угла комнаты кардинал Талейран.

Король, задетый тем, что кардинал, обращаясь вроде бы к нему, не добавил ни «сир», ни «Ваше Величество», жёлчно осведомился:

— Зачем?

— Предложить продлить перемирие ещё на день, покуда вы обдумываете ответ… Сир.

— Обдумывать нечего. Условия мирного соглашения меня не устраивают.

— Вы же их и надиктовывали, сир?

— Англичане слишком легко сдались. Слишком легко. Значит, дела у них совсем плохи.

— При всём уважении, сир, — встрял в разговор маршал Арнуль д’Одрегем, опытный, битый и знающий цену английским лучникам, — Нам любая отсрочка на руку. Каждый день сидения на холме ослабляет их. Ослабляет и морально, и физически.

— Они и так, как овцы, слабы и перепуганы, — второй маршал французского воинства, Жан де Клермон, пренебрежительно прищёлкнул языком, — И сколько же прикажете нам ждать, пока у вашего страха перед английскими стрелами уменьшатся глаза? Неделю? Две?

— Может, у моего страха и велики глаза, — не смолчал д’Одрегем, — но они не могут сравниться зоркостью с вашими, в бою обычно издалека любующимися задом моего дестриера!

— Хватит! — прервал назревающую перепалку король.

Спорщики притихли. Слуга принёс стопку сложенных жюпонов. Король поднял голову:

— Сколько их?

— Семнадцать штук, сир.

— Раздайте их рыцарям Ордена Звезды.