14 встреч с русской лирической поэзией

Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед.
Без шапки он; несёт под мышкой гроб ребёнка
И кличет издали ленивого попёнка,
Чтоб тот отца позвал да церковь отворил.
Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил!

Ведь предназначение музы – вдохновлять поэта и на создание выразительных картин, показывающих социальную действительность правдиво, реалистично.

Но как стилистически проза жизни, о которой напоминает румяному критику автор и которая этого насмешника толстопузого раздражает («… Нельзя ли блажь оставить? / И песенкою нас весёлой позабавить?»), согласуется с весьма поэтичным, если не сентиментальным эпитетом «томный»? Например, в романе «Евгений Онегин» сияющая луна «томным светом озаряла Татьяны бледные красы». Может быть, в стихотворении Пушкина этот эпитет приобретает иронический смысл, так как отражает уровень сознания критика, над которым смеётся автор? А может быть, ирония автора обращена в собственный адрес?

А теперь переносимся в 1836 год и читаем заключительную строфу знаменитого «Памятника»:

Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца;
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспоривай глупца.

Здесь муза – символ поэзии, верной высшим целям художественного творчества, поэзии, не зависящей от социума. Её главное предназначение – пробуждать в людях «чувства добрые».

Если рассматривать стихотворение в контексте пушкинской лирики тридцатых годов, то можно подойти к выводу о том, что словосочетание «веленье божие» имеет христианскую окраску. Налицо интереснейшая ситуация: в сознании поэта языческий образ, в течение многих веков не воспринимавшийся мифологически, входит в другую систему жизненных ценностей, вызывая в памяти иные культурные традиции (достаточно вспомнить «Пророка» 1826 года, вся образная структура которого имеет библейскую основу).

Как мы видим, пушкинская Муза взором своим обращена к реальности. Если в романтической лирике начала двадцатых годов поэт ощущал необходимость при помощи этого традиционного образа ввести в свои произведения или факты собственной биографии, или сделать незаметной границу, отделяющую серьёзное от лёгкого, игривого, то в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» говорится о благотворном влиянии Музы на души людей, о влиянии, имеющем этический смысл.

«Красавицей её не назовут»

В своём стихотворении «Муза» (1829) Е.А. Баратынский, современник А.С. Пушкина, создаёт портрет этой богини. Но таким способом он характеризует собственное поэтическое творчество, которое лишено внешних эффектов («Красавицей её не назовут»; «Приманивать изысканным убором, / Игрою глаз, блестящим разговором / Ни склонности у ней, ни дара нет…»), и их отсутствие компенсируется «её лица необщим выраженьем, / Её речей спокойной простотой…». Действительно, сдержанность в проявлении чувств, нелюбовь к эффектам, склонность к анализу – характерные черты лирического героя Е.А. Баратынского.

Здесь главное – простота, естественность. Причём речь идёт о поэзии, которая опередила своё время и содержание которой никак нельзя назвать простым, ибо она может быть названа и философской, и психологической.

Мы видим, как Муза спускается с небес на землю, как она «опрощается», лишаясь таких атрибутов, которые её связывают с античной традицией. Налицо процесс демифологизации образа, имеющий отношение не только к его содержанию (имеется в виду освобождение от мистических смыслов), но и к форме (атрибутика становится излишней). Очень важно, что сам образ призван передать принципиальные особенности творчества и даже судьбы поэта, стать двойником последнего. Размышляя в этом направлении, мы невольно подходим в лирическим произведениям Н. А. Некрасова.

«Кнутом иссеченная Муза» и «нетленная богиня»

Какой представлял себе Музу Н.А. Некрасов?

В стихотворении «Вчерашний день, часу в шестом…» (1848) сначала мы видим социальную картинку из жизни Петербурга: на Сенной площади бьют кнутом молодую крестьянку, не издающую ни звука. А далее утверждается, что эта женщина – родная сестры Музы. При этом подчёркиваются такие её качества, как страдание и мужество.

В одним из последних стихотворений поэта («О Муза! я у двери гроба!..», 1877) возникает сходный образ: мы видим «бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу». Опять страдание, опять мука. Но и внутренняя сила:

Меж мной и честными сердцами
Порваться долго ты не дашь
Живому, кровному союзу!