142 страуса

Я колебалась, и тогда мама закатила глаза и написала поперек ствола мое имя. Букву «У» она поместила над моим именем с единственной линией, ведущей к ее имени, а выше добавила штангу, на концах которой написала «Бабушка Хелен» и «Дедушка Хэнк».

Я наморщила нос и скептически спросила:

— И это всё?

Тогда мама сдалась и присовокупила еще два имени: «Стив» и «Кристина», растолковав мне, что это ее брат и сестра. Она упомянула их в первый раз. Когда я поинтересовалась подробностями, мама сказала, что Стив старше ее, а тетя Кристина моложе, но на мои дальнейшие вопросы только небрежно махнула рукой и произнесла:

— Много будешь знать — скоро состаришься, кукла. — Затем налила себе очередной бокал вина и вышла из комнаты, что очень ясно означало: разговор окончен. Но я поплелась за ней в спальню.

— Кем был мой отец? — требовательно вопросила я.

Мама поставила стакан на комод и сняла блузку.

— Неважно, — ответила она, стоя в одном бюстгальтере и перебирая одежду в шкафу. Потом сдернула с вешалки черный топ с глубоким вырезом и надела его. — Важны только ты, — она коснулась моего подбородка, — и я.

Я хлопнулась на кровать.

— Но я хочу знать!

— Нечего тут знать. — В ее голосе появились металлические нотки, тончайшее предупреждение. Она взяла свой бокал, на меня пахнуло знакомым сильным запахом вина, и одним движением опрокинула в рот половину содержимого. Затем из кучи на полу она выудила пояс с шипами и сменила тапки на туфли с восьмисантиметровыми каблуками.

Я поняла намек: не приставать. Настойчивость показалась бы ей принуждением, а мама не выносила, когда ее заставляют что-то делать или пытаются разговорить против ее воли. Дело не в том, что мне угрожало физическое наказание. Собственно, когда я была маленькой, то иной раз даже хотела, чтобы она ударила меня. С распухшей ногой или синяком на щеке я могла бы пойти к школьной медсестре и сполна насладиться сочувствием, но мама предпочитала дистанцироваться от источника неприятных эмоций. Когда мы ругались и мне не удавалось смягчить ее, она пропадала, и я не видела ее по нескольку дней. Она исчезала из дома до моего прихода из школы и возвращалась, когда я уже спала. По утрам я слышала щелчок двери ванной комнаты, улавливала шаги в коридоре, но она была как призрак, и я отчаянно ждала, когда мама снова обретет отчетливую форму.

Я оценила ее почти пустой бокал, пытаясь предугадать, сколько еще вопросов она потерпит. Потому что хоть я и училась всего лишь во втором классе, но знала, что дети рождаются от секса и этот загадочный секс происходит между людьми, которые друг другу нравятся. Значит, когда-то она была неравнодушна к моему отцу, и ее нежелание что-либо рассказывать мне о нем казалось несправедливостью.

— Я хочу только знать его имя.

— Забудь, Таллула. Нет его — и вся любовь.

Она схватила бокал, звякнув по стеклу кольцами, и скрылась в ванной. Я застыла на кровати и стала ждать, что будет дальше: поговорит она со мной, когда выйдет, или посмотрит насквозь, словно меня здесь и нет. И вообще было интересно, насколько мое любопытство ее разозлит.

Через полчаса мама появилась и повела себя так, будто ничего не случилось. Ее дреды были убраны в большой пучок на затылке, в ушах болтались крупные золотые серьги. Несмотря на розовые румяна, из-за ярко-красной губной помады лицо казалось бледным. Она собрала свои вещи и поцеловала меня. Я ощутила на лбу отпечаток помады и почувствовала волну облегчения.

— Что будешь смотреть? — спросила мама.

— «Гриффинов». — Я солгала. Каждый вечер я коротала с сериалом «Неразгаданные тайны». Из-за этого мне снились кошмары, но сопротивляться искушению я не могла.

— Допоздна не засиживайся, — как ни в чем не бывало произнесла она. — И никому не открывай.

Как только мама ушла, я побежала в ее спальню и стала копаться в ящиках, надеясь найти хоть какие-то подсказки, кто был моим отцом, но не обнаружила никаких намеков: ни снимка, ни любовного письма — ничего. Если и были доказательства его существования, то мама давно от них избавилась. Для нее все, кто принадлежал к прошлому, просто умирали. Она не боялась потерять кого-то, поскольку все люди, включая друзей и любовников, были полностью заменимы.

Каждый раз после переезда на новую квартиру — а это случалось довольно часто — мама курила возле дома, пока кто-нибудь не стрелял у нее сигарету или не спрашивал: «Вы новая жиличка?» В течение дня она заводила очередную компанию лучших друзей. Обычно первыми к ней тянулись другие одинокие матери, но и мужчины слетались, как мотыльки на огонь. По ночам в доме гремела музыка, дым стоял столбом, и каждый вечер я засыпала под пьяный хохот. Потом однажды, обычно ни с того ни с сего, мама просто объявляла, что пора переезжать.