142 страуса

— Но ведь Стив получил пять штук баксов, — словно оправдываясь, сказала она.

Она это серьезно? Да уж, аргумент хоть куда.

— Дядя Стив украл эти деньги, и потому шериф объявил его в розыск.

— Несправедливо, что мне не досталось ничего, кроме ящика старых номерных знаков.

Я поставила стакан на ляжку. Он был холодным.

— Здесь не бесплатная столовая, мама. Ты не можешь просто протянуть руку и получить то же, что и все остальные.

Прежде чем ответить, она обдумала свои слова.

— Я не собиралась об этом упоминать, но если уж на то пошло, то имей в виду: я всегда могу нанять адвоката. Ты сама говорила, что бабушка была не в своем уме.

— Даже не думай. — Я начала терять терпение. — Не надо притворяться, будто ты знаешь что-нибудь о том, как бабушка провела последние годы. У тебя нет на это права.

— У меня есть все права. — Голос ее принял тот пренебрежительный тон, который бесил меня. — Она была моей матерью.

— Убирайся, — сказала я.

— Таллула… — Она некоторое время выдержала мой взгляд, затем снова потянулась к бутылке. — Я этого так не оставлю. — И налила себе еще.

— Убирайся из моей комнаты!

Она не пошевелилась, и я набросилась на нее. Мы были примерно одного роста, но я благодаря многолетней работе на ранчо была сильнее. Выдернув мать с кресла, я потащила ее к двери.

Как я устала от ее наглости. Эта женщина не смеет вваливаться в мой дом со своей кретинской философией и предъявлять мне какие-то требования. Я ничего ей не должна. Бутылка в ее руках звенела о стакан, но она, защищаясь, подняла плечи.

— Таллула, прекрати!

Но я не могла прекратить. Вытолкав мать за порог, я захлопнула дверь. В висках стучала кровь. Я зарычала на закрытую дверь, и этот звук превратился в бессловесный крик. Я согнулась пополам, споткнулась и упала на ковер.

Из-за двери донесся ее голос:

— Мы еще не закончили этот разговор. — И я услышала, как она удаляется по коридору.

Я забралась в кровать и, рыдая, натянула на голову одеяло. Смотрела на его потрепанный край и наблюдала, как от моего дыхания ходит туда-сюда вылезшая из шва нитка.

Она не имеет права. Никто не имеет права. Это моя жизнь, и я буду поступать по собственному усмотрению. Я не собираюсь бегать от проблем, как она постоянно делает. Я приняла решение стать хозяйкой своей судьбы. И вот тут мы совершенно не похожи.

Постепенно рыдания утихли, и утомление взяло надо мной верх. Внизу мама, наверно, наливала себе еще выпить. Скоро она уедет, поскольку я на нее наорала. Обопрется о свою идиотскую теорию стакана виски и поместит меня в зеркало заднего вида. «Пусть все идет как идет». Она прожила неблагополучную жизнь, просто убегая от того, что ей не нравится.

Может, она и права — в том, чтобы идти дальше, есть логика. Но потом я вспомнила об унынии на ее лице, когда она не знает, что на нее смотрят, и решила, что мама все-таки несчастлива.

Я подумала о бабушке Хелен, и в первый раз мне пришло в голову, что, возможно, она привезла меня на ранчо не только чтобы спастись от одиночества. Вероятно, она даже издалека видела, что мама не справляется с жизнью. Взяв меня к себе, она рассчитывала снова сыграть роль матери, исправить те ошибки, которые допустила в воспитании собственных детей. Но когда она забрала меня, реальность снова вступила в свои права.

Для человека, презирающего потребность в эмоциональной поддержке, это, должно быть, стало кошмаром. Я замечала, как нуждаются в заботе мои двоюродные сестры. Вовсе не потому, что они отличались от других детей, совсем наоборот — детям всегда требуется много внимания. Их надо кормить, одевать и возить к врачам. А больше всего им необходима любовь.

Бабушка же Хелен никогда не умела показывать свои чувства. Она была хорошим кормильцем, но задушевность и ласка были не в ее характере. И так же, как до меня моя мама, я искала их в других местах.

Я нашла друзей в баре «У Пэта» и ласку в объятиях Девона, но больше всего я нуждалась в уверенности, что не впустую трачу свою жизнь. Бабушке Хелен, кажется, было все равно, дома я или нет, если только я не уезжаю далеко от ранчо. Вместо того чтобы посвятить меня в тонкости ведения бизнеса, она относилась ко мне как к наемному работнику, и я вела себя соответствующим образом. В результате бабушка была еще более одинокой, чем прежде.

Разумеется, отослать меня назад в Окленд значило бы признать поражение, и она просто самоустранилась — закопалась в бумажной работе, бесконечно колола орехи или сидела на крыльце с виски, — а я брала ноутбук в свою комнату и часами не вылезала из интернета.

Отчуждение между нами только увеличилось, когда я окончила школу и все время стала проводить дома. Мы отталкивались, как магниты с одинаковыми полюсами, выдавливая друг друга из комнаты, словно для нас двоих не хватало места. Наверно, бабушке было больно видеть, что ее родительские ошибки со временем волшебным образом не исправились. С годами ее недостатки усугублялись, и, при всех благих намерениях, она воспитывала меня так же, как мою маму, — с безопасного расстояния.