17 потерянных

Она начала пятиться от меня. Должно быть, у них в школе провели специальное собрание о плохих незнакомых людях, желающих затащить детей в свои грязные, страшные фургоны.

У меня появилось ужасное чувство, что она окажется достаточно смышленой, чтобы просто убежать, но она подскочила к фургону и заглянула внутрь.

— Прикольно! Велосипед! — воскликнула она.

— Что-нибудь еще? За велосипедом ничего нет?

— Нет, — помотала она головой. И посмотрела на меня так, словно я чокнутая. Но все равно не убежала.

Я начала беспокоиться за нее. Где ее родители?

Если она останется со мной еще какое-то время, то обязательно подхватит мою болячку. И будет жить и ходить с ней по начальной школе, потом по средней и старшим классам. По полю для игры в соккер, по коридорам Эмпайр-стейт-билдинг, где побывает с классом. Будет носить в карманах своих теснейших джинсов. А потом наступит ее день рождения, и она отпразднует его с подругами, у них состоится вечеринка, и она будет кружиться и танцевать, не имея ни малейшего представления о том, что с ней произошло в тот день, когда она встретилась со мной. Ей исполнится семнадцать, и к тому времени она забудет обо мне. И никогда не узнает, что значила для нее эта встреча.

Я быстро и неожиданно встала, взялась за задние дверцы фургона и захлопнула их.

— Иди домой, — сказала я ей.

Она что, не слышит?

— Уходи! — выпалила я на этот раз громче. — Убирайся подальше. Я не шучу. Вали отсюда. Сейчас же. Уходи!

Она отпрянула назад, словно я ударила ее. Лицо исказилось, казалось, она вот-вот заплачет, но не дав мне возможности насладиться подобным зрелищем, повернулась и побежала.

Она убегала прочь — от серой, посыпанной солью обочины, прочь от меня — в теплое и жизнерадостное пространство местного «Френдлиз». Там, наверное, ее мама, и папа, и братья с сестрами, и, может, фирменное мороженое помогут ей забыть о том, что с ней случилось, забыть обо мне.

Девчушка благополучно вбежала в ресторан, и я увидела, что идет снег. Он падал на крышу фургона и на мостовую, на мои волосы и ресницы, руки и ноги. Пушистые белые снежинки покрывали меня тонким невесомым слоем, будто я была трупом.

18

Фиона Берк действительно сбежала — по этому поводу ни у кого никогда не возникало никаких сомнений.

Закончив паковать вещи и накрасив лицо — сумки лежат в холле, из век торчат острые комковатые пики ресниц, — она позвонила по телефону, и когда заговорила, ее голос сразу стал мягче, проще, медленнее, словно она сравнялась со мной по возрасту или же дразнила меня, притворяясь, что сделала это.

Она заверяла какого-то мужчину в том, что все обстоит замечательно. Часто повторяла да, словно соглашалась абсолютно со всем, что он говорит. Потом на какое-то время замолчала, и создалось впечатление, будто на нее орут. Она начала заикаться и извиняться, спустя пару минут ор прекратился, и телефонный разговор о планах на вечер вернулся в свою колею.

Я почувствовала, что она смотрит на меня — я сидела в гостиной в пижамке с пони, — а потом впервые упомянула мое имя.

— Дело в том, — сказала она мужчине, — ну… когда ты приедешь, здесь кое-кто будет. Я вроде как не одна.

Я прикусила язык. Пока она разговаривала, то по какой-то причине, не понимаю, по какой, заставляла меня стоять в углу, лицом к сходящимся стенам. Если я в этом положении открывала глаза, то могла видеть лишь обои в столовой ее матери: узор из желтых цветков, марширующих на север в монотонном порядке. Они расплывались у меня перед глазами, как масляные пятна. Фиону я не видела, но слышала каждое ее слово.

— Нет! Не родители. Я же говорила тебе, что у приятеля отца по службе на флоте случился гребаный сердечный приступ, и они сейчас в Балтиморе на гребаных похоронах. Это не они. Это… соседская девочка. Я вроде как присматриваю за ней, потому что больше некому. Но я просто оставлю ее здесь. Я еду с тобой.

Затем опять последовали пререкания. Обо мне. О том, что я видела.

Наконец Фиона повесила трубку и затихла. Что-то в ее лице подсказывало мне, что она не хочет ехать туда, куда обещала. Тот тип орал на нее, и она предпочла бы остаться дома.

Казалось, она вот-вот признается, что передумала. Может, схватит меня за руку, вытащит из угла и скажет, что мы должны слинять из дома до его прихода — кто бы он ни был, — и я спрячу ее в своей спальне.

В то время у меня в комнате стояла походная палатка — мама разрешила, — и мы с Фионой Берк заползем в нее, закроемся на «молнию», и я покажу ей, где прячу оставшиеся после Хэллоуина леденцы.

Возможно, какую-то секунду Фиона Берк тоже думала о чем-то подобном. О том, чтобы избежать побега. Но было слишком поздно что-либо менять. Дело неуклонно продвигалось вперед.

Она метнулась ко мне и наклонилась к моей голове, так что ее накрашенные влажным блеском губы коснулись моего уха.

— Ну что мне с тобой делать? — пропела она. — Ему не понравится, что ты здесь, Лорен. Ужасно не понравится.

— А кто он такой?

Она проигнорировала вопрос.