17,5

Мила не сразу заметила молча стоящего, влюбленно глядящего Лёву. Все эти влюбленные взгляды она привычно ощущала, как плотное внешнее давление, как будто в нее непрерывно целятся или давят пальцем на лицо. Она привыкла. Иногда – все боялись спросить, почему не всегда – Мила при чтении надевала маленькие кругленькие очки. Лёва с опаской, но – приближался. Миле пришлось поднять голову от книги, и очки в залитой солнцем комнате враждебно сверкнули Лёве. Лёва замер перед ее креслом, как школьник сомкнув прямые ноги. Она посмотрела на любовника, как бы не сразу узнавая. Но вот теперь уже вспомнила с вялым приветом. Ее несобранный взгляд вгонял Лёву в теплый ступор (если двинешься, тепло уйдет). Ее привет лишь слегка шевельнул улыбкой ее пухлые губы и огромные глаза, и Лёва растворился в мягком свете ее лица, которое обратилось на него лишь для него одного.

– А, Лёва, опять ты так спозаранку, – и ранним утром ей не отдохнуть от всей этой любовной муры.

Впервые в жизни Лёва мог уверенно сказать себе, что они наедине. Казалось, сама вероятность этого уже выдохлась за многое время бездействия. И найдется ли теперь новенькая. Новенькая вероятность, новый свеженький шанс. Шанс разглядеть ее без всяких помех. Вдвоем с Милой у него была единственная фотография. Мила на ней хохочет, возможно, как раз над ним, если судить по его сердито сдвинутым бровям под большой соломенной шляпой. Контуры лиц немного смазаны – видимо, Давыдов тоже хихикнул, и камера дернулась.

Но Мила больше не поднимала глаз. У нее никогда не бывало отговорки, что она занята чтением. То есть она никогда не оправдывалась в своем невнимании к другим ближним, рядом стоящим, и даже в упор ожидающим светской болтовни. Лёва нисколько не удивлялся, когда, например, пощекотав пальцем ее палец, уцепившийся за открытую книгу, и предлагая прогуляться, слышал в ответ: «На мне халат». А интересуясь, не хочет ли она поговорить, видел поднятую к его лицу руку: «У меня яблоко». При этом она, отвлекаясь на эту болтовню, могла перелистнуть по ошибке две страницы, но совершенно это не заметив и не потеряв нити книги, ее богатое воображением восприятие, незаметно для нее, мгновенно заполняло, восстанавливало пробелы – и даже лучше, чем на слипшихся страницах. Между тем она не забывала следить краем глаза за перемещениями Лёвы и подтянула ножки, готовая встать и мгновенно увеличить дистанцию.

Лёва покорно тихо вздыхал: что поделать, эти смертно-тихие час или два можно было только молча почтить и проводить в небытие. Позвонил телефон. С трубкой у уха Лёва кивал невидимому Давыдову: «Да, у нас с Милой всё хорошо». «Ага, как же», – думала Мила, осматривая на ноге линяющий нос домашнего тапка.

Лёва по широкой дуге подбирался ближе. Мила наблюдала за ним не глядя и без всякого интереса. Лёва продолжал недоумевать, какой смысл – читать и читать. От книги отрываться не хотелось, хоть она и понимала, что ее в высшей степени деловой вид не очень-то вдохновляет Лёву, и вот он начал вертеть в пальцах что-то в кармане. Видимо, Мила сделала какой-то неосторожный жест, потому что Лёва, томимый ожиданием, не уходил. Мила читала, а он стоял. Как ни была интересна книга, раздраженным краем глаза и уха было видно, что у него там в кармане как будто недоеденный сухарь. Раздражало это не меньше, чем шарканье Лёвиных башмаков. Наконец, достал. Он таки добился своего, Мила оторвалась: нет, коробок спичек. Пустой. На стене, блеснув крыльями, вздохнула муха. Мила обреченно вздохнула тоже: «Да, Лёв». Лёва заулыбался, как будто увидел первый краешек нового солнца. И поскреб ногтем по спичечному коробку. Мила с удивлением заметила, что с того весеннего вечера знакомства больше не задумывалась, какого цвета у него глаза.

– Это твоя любимая книга? – спросил Лёва.

– Да. Сегодня и, вероятно, на следующую неделю.

Лёва спросил, может ей интересно, что теперь ему делать. Она ответила, что, конечно, интересно, но она как-то не успела спросить.

– Ты куда?

– Во двор, подышу один, – сказал Лёва.

– Давай. Если обрадуешься чему, сразу зайди и скажи.

С безнадежным детским вздохом, которого он по обыкновению безотчетно не сумел сдержать, несмотря на то, что всегда говорил себе больше этого не делать, Лёва отвернулся и вышел.

Если Мила оставалась к приходу почты, половину конвертов она не глядя выбрасывала – так исчезала половина всех огорчений. К другой половине она почти не прикасалась. На столике опять лежали деньги. Миле приходилось все тратить, чтобы не пришлось лишать мужа удовольствия давать ей деньги. Ей бы и хотелось тратить меньше, но тогда пришлось бы вступать в тягостно-вялые диспуты. Проще было молча брать и раздавать кассирам в магазинах. Доставлять удовольствие всем на обеих стадиях. Взял-отдал. Гардеробные забиты вещами одежды. Откуда они все взялись? Ей казалось вдруг, что дом увеличивается, и она выходила. Жить дома одной не всегда хотелось, хотелось пожить одной среди веселой улицы.