19 лет

Что им от меня надо? Что выискивают в моих письмах? То, что раньше меня читают мою корреспонденцию видно по небрежно заклееным конвертам. Стоит вечером кому-нибудь зайти ко мне, как уже неизвестный топчется за окном. Как тут не сойти с ума и не стать висельником? Да разве ты один такой? Каждый с тавром ГУЛАГа и волчьим билетом страдал в каждодневном страхе, трясся во сне и наяву, а по радио регулярно звучало: “Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек”. Действительно, видимо, не было в мире такой страны.

Вместо Лазника директором русской семилетки прислали моложавую женщину с двойным подбородком и двойной фамилией Макейчик-Макавейчик. Она круто взялась наводить порядок и сразу стала заметной в местечке. Одевалась шикарно в заграничные наряды, ходила с высоко поднятой головою, говорила только в приказном тоне. Говорили, что её муж был важным военным, наволок трофеев, а потом неизвестно куда исчез.

Жила она одна в квартире при школе и ни с кем дружбы не водила.. Аля под её руководством преподавала математику и пропадала в школе допоздна: подтягивала слабых, вела кружок лучших математиков, проводила олимпиады. Уроки у неё были с утра, а у меня во вторую смену. Доводилось часто Таню закрывать одну в нашей комнатушке. От скуки она расписывала карандашами стены и подушки, “проверяла” ученические тетради, чтобы отец не горбатился над ними, а лучше рассказывал сказки. После её проверок мне становилось худо.

Однажды, не отпирая дома, Аля заглянула в окно и от страха чуть не сомлела. Хорошо, что у матери отняло голос и она не крикнула, а тихонько отперла замок, на цыпочках подошла к дочке и осторожно из ротика вытащила блестящую игрушку, а сама упала на топчан. После этого, когда была невыкрутка, отводили Таню к соседям – славной семье аптекарей Клишевичей. У них был Танин ровесник, чистенький, досмотренный Славик. С Таней он охотно завтракал и полдничал, аптекарша сажала их рядом – кто быстрее опорожнит тарелку. Когда хотелось есть, Таня дипломатично просилась к Славику. Она бежала через огород на высокое аптечное крыльцо и говорила: “Вот и я”. Она очень быстро научилась говорить по белорусски так, как говорили её ровесники, по радио внимательно слушала и запоминала песни и тихонько напевала своей кукле “Як сарву я ружы кветку”, “А ў полі вярба” і “Ох, ці мне, ох”. Я радовался, что она говорит по-нашему, а сам был вынужден преподавать только русский язык.

Макейчик-Макавейчик оценила старание Али и назначила её завучем. Увеличилась зарплата и ещё больше стало работы. Мы тянули любую нагрузку, выполняли любые поручения, что бы как-то перебиваться и жить.

Всё лето я жил в напряжённом ожидании ответа из Верховного Совета. Аля, конечно, думала о том же, но старалась не напоминать, чтобы не бередить и так изболевшую душу. В конце октября конверт с грифом Президиума Верховного Совета дрожал в моей руке. Что в нём? Какой приговор? Если отказали, только бы не узнала Аля. Оглянулся и аккуратно отрезал краешек. На части листа величиной с почтовую открытку сразу прочёл последнюю строку: “Снять судимость в порядке помилования”, потом несколько раз перечитал всё постановление. Пускай помилование, только бы сняли “намордник”. От радости засуетился, хотел бежать к Але, утешить. Что и у меня есть какие то права, можен нам повезёт тут тихо дожить свой век. Хотелось скорее избавиться от своего мерзкого “волчьего паспорта”. Но кому скажешь про такую радость, кому признаешься, что до этого дня был лишенцем, без гражданских прав, не имел даже воинского билета. Я наивно верил, что никто не знает про мою “неполноценность”, а потом убедился, что знали все, шёпотом передавали друг другу, но никогда никто меня не упрекнул, никто пренебрежительно не отвернулся.

Отпросился на день в Слуцк, чтобы выправить новые документы. Вскоре имел трёхлетний паспорт, конечно, с соответствующими литерами и воинский билет “рядового необученного”. Я ощутил, что избавился от гнетущей тяжести, и взялся за работу с ещё большим старанием и подъёмом: придумывал литературные викторины, вечера творчества класиков и современных поэтов. В большой моде была лирика Симонова и поэмы Твардовского, ученики читали “Далеко от Москвы”, “Повесть о настоящем человеке”, охотно оформляли выставки по творчеству Пушкина и Лермонтова.

Влюблённые в литературу старшеклассники бывало ждали меня после занятий, что бы по дороге поговорить, а то и поспорить, некоторые заходили в мой чуланчик, что бы закончить разговор. Все ученики были переростками – ребята брились, девочки выглядели паненками. Если дома не было Юлии Лукьяновны, к директору иногда забегала высокая ученица седьмого класса Галя Гарченя. Меня это ничуть не удивляло, ведь и ко мне заходили ученики и ученицы.

VII

На две зарплаты жить стало легче, хотя цены на рынке росли быстрее наших заработков. В воскресенье любанцы привозили на продажу кое-какую снедь, их мгновенно разметали офицерские жёны и такие бобыли, как мы. Если что урвёшь, считай - повезло.