19 лет

Хмурым промозглым утром Аля поспешила на рынок и вскоре расстроенная и сердитая вернулась с пустой корзинкой. Впереди нас ждала голодная неделя. “Неужели ничего не привезли с Любанщины?” – удивился я. Аля и слова не может сказать посиневшими губами. Случилось невероятное: тот самый Римич, что в конце войны так ловко в сельском ларьке продавал спирт-сырец, раньше всех прибежал на рынок и, не торгуясь, скупил всё, что на нём было. В его погреб повезли картошку, мясо, сало, масло, сыры, яйца, творог. Возмущённые покупатели разошлись с пустыми корзинками.

С чего это аппетит разыгрался у бывшего лавочника? Долго думать не пришлось: почтовая телеграфстка вспомнила, что не так давно Римичу пришла телеграмма: “Гелт больной. Принимайте срочные меры”. Это была шифровка про скорую денежную реформу. Все родичи Римича разъехалсь в разные сберкассы делать крупные денежные вклады. Пронюхали и зашевелились остальные местечковцы: в лавках скупали всё, что было, что годами ржавело и плесневело на полках и на складах. Несли вьюшки, хомуты, уздечки, хоть давно никто не держал ни коня, ни вола. Все были озабочены, как сбыть деньги.

Когда объявили реформу, у нас оставалась одна розовая тридцатка. Её хватило на полкило конфет-подушечек. Все сразу стали бедными: вместо тысячи получали сто, за червонец давали рубль. Постепенно привыкли к новым деньгам и зажили немного свободнее. А Римич, говорят, принюхался к своим запасам и часть ночью закопал.

Через месяц после начала занятий у нас открыли так называемую вечернюю школу рабочей молодёжи.

В наши тёмные и тесные классы приходили усталые взрослые люди. Они прошли войну, заслужили высокие награды и теперь садились за узенькие парты писать диктанты, решать задачки, наизусть учить стихи. Юными они ушли на фронт, не успев получить аттестат зрелости. За войну многое забылось, и диктанты пестрели красными правками и частыми двойками, но взрослые люди хотели удержаться на службе, потому занимались серьёзно и старательно. У меня в десятом классе было только четыре ученика. Отношения у нас были товарищеские. Иногда урок становился часом фронтовых воспоминаний. Учеников я называл только по имени-отчеству.

Через дорогу, напротив школы, был так называемый ресторан с какими то винегретами, скрученными шкварками, пивом, конечно, производства нашего пивзавода. Перед окончанием занятий, а иногда и на большой перемене мои ученики бегали перекусить и погреться не только чаем. Случалось, и меня упрашивали посидеть рядом.

Вечерняя школа увеличила нагрузку и заработки. Были дни, когда я давал по десять часов, и уже еле шевелил челюстями. Фактически с тремя зарплатами уже можно было как то жить в нашем маленьком тёплом чуланчике. С Лазниками мы жили дружно, благодарные и за такой приют. Случалось, Владимир Демидович звал меня на “пробу продукции пивзавода”. Я открещивался, как только мог. Знал – стоит только появиться с запахом перегара и лука, как сразу полетит донос в районо. Да и не мог я себя компрометировать перед учениками и их родителями. Директору и Герою всё позволялось, только не мне.

Мы с Алей довольствовались тем, что имели, и молили Бога, что б только не было хуже, что б никто нас больше не трогал, чтобы честно жить и работать. У меня проснулась старая слабость - покупать книги, да они мне были необходимы. Моя комнатушка после каждой зарплаты и поездок в Минск и Слуцк всё сужалась и сужалась от толстых однотомников классиков, новинок современной прозы и поэзии. Выписывал и несколько журналов. Приохотил учеников к литературе и должен сам не отставать, что бы вести разговор про все новинки.

Ночами я читал и перечитывал Толстого, Тургенева и Чехова, поэтов пушкинской поры, собирал материалы про декабристов и вдохновенно рассказывал про Рылеева, Бестужева, Никиту Муравьёва, про Марию Волконскую и Александру Муравьёву, про их крестовый путь в Сибирь, про мужество, терпение и верность настоящей любви. Невольно вспоминались жёны моих друзей по мукам. Верных загнали в лагерь, отступницы покинули мужей в беде, а счастья так и не нашли. По обязанности читал “примеры социалистического реализма” – Бабаевского, Вирту, Павленко и Полевого.

Хорошо, что Лазник не претендовал на мою нагрузку, да и зачем ему корпеть над тетрадями и сочинениями. К директорской зарплате он вёл географию, не преподавал, а именно вёл: забегал в класс с указкой, давал задание самостоятельно прочитать по учебнику от и до, или выводил класс «на местность», давал школьный компас и задавал нарисовать в тетрадях рельеф местности. « Староста, следи за порядком, а я скоро приду, после срочного совещания», - и пропадал до конца дня. Любил Владимир Демидович сидеть в президиумах, «выдавать» мобилизующие речи, особенно руководить парторганизацией пивзавода и совещаться с директором Моничем.