19 лет

Незамужняя, чёрная как цыганка Минадора, усмехаясь, покрикивала на меня: «Пошевеливайся, хозяйственник, не то съедят, а нам отвечать!.. С таким косарем и до снега не откосимся!» В тот день, наверное, я был самый несчастный человек — искусанный кровопийцами, обессиленный, подавленный гнетом своего положения, издёвочками своих подчиненных. Бросить бы всё да бежать, но уж больно короток поводок, на который взят. Даже проклятые твари жрут меня одного — женщины косят как косили. Оборачиваются на меня, посмеиваются. Наконец высокая, костистая, с мужицким лицом и крупным конопатым носом Дуся Груенко подошла ко мне и с сочувствием сказала: «Надо ж было надеть белую рубаху, окуриться вместе с нами, а так — сожрут…»

Все же я дотерпел до обеда. Женщины сели на траву полдничать, а я не мог успокоиться и на минуту — чесался и отбивался, потом подхватил свою торбочку с хлебом и двумя кусочками сахара и залез на высокую ветвистую осину — и там вздохнул с облегчением: так высоко оводы не поднимались. Женщины мои покатывались от хохота. Я вытирал горячий пот, смешанный с кровью. Спускаться наземь было страшно, да что поделаешь… Это был день незаслуженной кары. Вспоминаю теперь — и пронзает боль и по телу идет нестерпимый зуд.

В следующие дни я одевался в светлое, окуривался, мазал руки дёгтем, и мы довольно скоро докосили свои делянки. Когда начали свозить сено к стогам на волокушах, вредная Минадора вновь поддела меня: «Хозяйственник, давай боганы». Я пожал плечами и развёл руками - что такое боганы, впервые слышал. «Зачем тогда нанялся, раз не знаешь?» Снова выручила добрая и участливая Дуся: взяла топор, показала три рогатые осинки, мы срубили их, поставили козелками и начали накладывать на них сено, так чтобы ветерок поддувал изнутри. Работа спорилась: в тайге как громадные шеломы стояли школьные стога, бабы больше не надсмехались надо мною, даже зловредная Минадора и та подобрела.

Откосившись, я сидел большей частью у себя в «завозне» — перетягивал хомут, подшивал старые уздечки. Однажды директор неожиданно собрал всех учителей: на каникулы тут не разъезжались, не отпускало хозяйство — скотина, сотки, дрова, сено. Я подивился — видать, произошло что-то крайне важное. Спустя полчаса Евгений Павлович пришел ко мне. Потоптался, поглядел на мою работу и смущаясь сказал: «Знаете, только что в газетах опубликована выдающаяся работа товарища Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» — и поступил приказ районо срочно изучить её и применять при преподавании всех предметов. Мы читали, читали и запутались в этих индоевропейских языках, в теории Марра. Я — историк, мы не изучали этого. Может, вы поможете разобраться в этих премудростях? Идёмте, там ждут учителя». Я посмотрел на растерянного директора: «Вообще-то я изучал языкознание по Марру… Не боитесь, что собью вас с марксистских позиций?» — «Не удастся, — усмехнулся Евгений Павлович, — марксизм я знаю хорошо. Если надо, поправлю»

Я признался, что работу Сталина уже прочитал и самое важное пометил. Достал из-за балки газету, и мы пошли в учительскую постигать глубины новейших открытий в языкознании. Даже Наталья Ивановна перестала глядеть на меня с обычным пренебрежением. Все внимательно слушали мои комментарии, однако никто и представить не мог, каким образом увязать языкознание с ботаникой, физикой, химией, с таблицей умножения, как того безоговорочно требовала инструкция.

Не знаю, прав ли был я, сказав, что связь языкознания с любым предметом требует высокой языковой культуры от каждого учителя, а значит, и учащегося, широкого мышления, досконального владения предметом, общего языкового и орфографического режима.

ЧЕТЫРЕ СТОЛБА ДО ВСТРЕЧИ

Письма из дома приходили довольно часто. Хотя где он был, тот дом? Дочка с дедом ютились в углу, отгороженном на кухне бывшей нашей квартиры, жена снимала угол в двадцати километрах у ворчливой одинокой старухи, тоже вдовы 37-го года. Не дом, а разорённое гнездо.

Аля обещала навестить меня в конце июля или в начале августа. Я считал дни. Открыткой сообщил ей адрес в райцентре, где она сможет найти приют и внимание. Открытки шли быстрее и меньше доставляли хлопот нашим любопытным шефам. Однако дни складывались в недели, но всё не было ни гостьи моей, ни вестей с дороги. Бессонные ночи высушивали душу и мозги. Какие только ужасы не лезли в голову! Сколько людей бесследно исчезало в дороге? Вспоминалось, как её чуть не сбросили с поезда бандиты, когда она ехала после войны ко мне в лагерь. И ни спать, ни есть, ни пить я не мог. От докучливых мрачных мыслей можно было рехнуться. Каждое утро глядел на небо и молил о милости, ведь если задождит, таёжные дороги раскиснут и в нашу логово ни на чем не пробиться.