19 лет

На педсовете мне поручили подготовить программу к весеннему смотру школьной самодеятельности, и я с жаром начал что-то придумывать, из ничего лепить нечто, пропадал вечерами в школе, чтобы хоть немного забыться, избавиться на время от вечного страха. В воскресенье школа превращалась в мастерскую: опять из детдомовских недогоревших тряпок шили костюмы, из кудели и овечьей шерсти делали парики, из растопленного жира с красками - грим. Решили поставить сказку «Никита Кожемяка и Змей Горыныч». Слепили огромное и страшное туловище Змея.Добровольцев было больше чем надо. Закон был один: двойка лишает права участия в смотре. Тартынский и Бойко — и те подтянулись.

Нашим небезопасным конкурентом была районная средняя школа. В основном там учились дети служащих, были приличные педагоги и большие возможности. Мы мечтали о втором месте и не жалели ни времени, ни сил.

После педучилища в начальных классах работала первый год беленькая и слабенькая Валя Соловьева. Приехала она из Вышнего Волочка отрабатывать свои два года: по истечении положенного срока молодые педагоги в Биазе не задерживались. Девчата говорили: «Мы ж не ссыльные. Выйти здесь замуж можно разве что за медведя. А мы жить хотим». Как на сезонную смотрели и на маленькую и тихую Валю. И вдруг ЧП — молодая учительница, комсомолка, влюбилась в ссыльного, стройного симпатягу Ивана Рудого. Он был мастером на все руки: что-то делал в конторе потребкооперации, осенью был заготовителем, имел примитивный фотоаппарат и подрабатывал с ним. Сам пристроил, и очень быстро, три стены к избе бобылки Останиной. Оштукатурил, покрасил, повесил на окнах весёленькие занавесочки, смастерил красивую мебель, всегда был улыбчив и весел. Напротив Ивановой пристройки и квартировала Валя. Просила иногда прибить ей защёлку, поправить дверь, сделать вешалку. И вскоре, как говорят сибиряки, «поглянулись» друг другу. Как ни прячься, от Наталии Ивановны не убережешься. О каждом она знала больше, чем тот сам о себе. И зашептались в учительской: «Мало одного ссыльного, так и эта связалась». Валя притворялась, что не замечает ничего. Порою краснела, когда школьные сплетницы чересчур подозрительно осматривали её фигурку и посмеивались. Наталия Ивановна наседала на директора — надо безотлагательно обсудить аморальное поведение комсомолки Соловьевой и осудить. Евгений Павлович упорствовал, что нет де оснований для подобной проработки молодой учительницы: она взрослый человек и имеет право встречаться с кем только ей заблагорассудится. «Э-э нет, Евгений Павлович, вы теряете классовую бдительность. Пусть крутит на здоровье хоть с чертом, но этот-то хмырь — ссыльный! Они расплодятся здесь так, что и нас выживут! А если там,— Бугаёва тыкала указательным пальцем вверх,— спросят с вас и с меня? Требую немедленно обсудить поведение Соловьёвой и принять решительные меры».

На ближайшем педсовете обсуждались причины низкой успеваемости в отдельных классах. Успеваемость в классе, закрепленном за Валей, была не из худших, но её песочили больше всех. Педсовет закруглялся, когда встала Наталия Ивановна: «Моя партийная совесть и обязанности завуча вынуждают поставить вопрос об аморальном поведении и политической неразборчивости комсомолки Соловьевой. В чем это проявляется? Пожалуйста. Соловьева вступила в несовместимую с нашей советской моралью связь с ссыльным Рудым. Кто он такой, этот красавчик? Его отец отбывает наказание за антисоветскую агитацию, и помогал ему в этом собственный сынок, за что и попал сюда. Думаете, он влюблен в нашу рас-кра-са-вицу? — С издевательской улыбкой она обожгла Валю своим хищным взглядом.— Сомневаюсь. Ему нужно отравить души наших детей своей преступной идеологией. Соловьева у него бывает каждый вечер… допоздна. В нашем коллективе, должна быть бдительность на самом высоком уровне, а тут - пожалуйста… Мы обязаны ходатайствовать перед райкомом комсомола об исключении Соловьевой из рядов ВЛКСМ, а перед районо — о целесообразности её дальнейшей работы в школе». Выпалила, выплюнула, как приговор, и села. Евгений Павлович растерянно хлопал глазами, остальные молчали, лишь было слышно, как отсчитывают минуты настенные хрипатые часы да звенит незамазанное оконное стекло. Я чувствовал себя так, будто меня публично облили горячими помоями. Щеки у Валентины Михайловны порозовели, глаза горели — она еще больше похорошела. Молчала, словно говорили не о ней. Первой не выдержала подруга Бугаёвой Варвара Ивановна: «Послушай, Наталья, по-моему, любовь дело личное! Да и к кому ей идти? К девяностолетнему Журавлеву? К пьянице Гошке? Да и фактов у тебя нет». У Варвары Ивановны был мощный тыл — муж директор детского дома. «Варвара, любовь категория классовая. А факты? Факты — вот они». Бугаёва шлепнула ладонью по тетрадочке.