19 лет

Я был рад, что заслужил уважение учеников и их родителей. Даже в магазине мне начали уступать очередь, в смущении я отнекивался и становился в хвост. В школьном коридоре больше не слышалось «дэр Манн идет». Я никого не старался заслонить. Мне хотелось одного: чтоб дети не только тянули нудную школьную лямку, чтоб не летели домой, отбыв повинность в классе, наслушавшись упреков и угроз. И они охотно задерживались допоздна, а славный и способный Семён Мокроусов из соседней деревни после репетиций часто оставался ночевать в классе на столе. Всё это раздражало бдительных учительниц.

Журила и Аля: «Зачем ты лезешь на рожон? Ведь у них сила. Им поверят, а тебе влепят новое обвинение, и не оправдаешься». Всё могло быть. Бывая в Биазе, наш комендант обычно заезжал к Наталии Ивановне, и она, должно быть, сообщала, что происходит в селе от одной околицы до другой. Все сплетни и новости стекались к магазину, а продавщица была её лучшей подругой. Кроме того, в боковушку при сельсовете, к уполномоченному, поздними вечерами проскальзывали какие-то неясные тени. Я ощущал себя словно бы под рентгеном, однако изменить своим ученикам и своим увлечениям не мог.

Вечерами мы прислушивались к каждому звуку с улицы, скрипу на крыльце. И когда уже не ждали, по окну полоснул свет фар, остановилась и засигналила машина. Я выскочил в чём был. Из кабины бензовоза прямо мне на руки вывалилась измученная дорогой доченька, а за нею, кряхтя, вылез потомственный стеклодув, инвалид и пенсионер, Алин отец. А вещи? Вещи остались в сенях дома барабинского машиниста. Дед искал несколько дней кузовную машину, ждать больше не было сил, подвернулся бензовоз, сели в кабину и вот приехали. В сеточке-авоське была кукла, два платьица, пачка сахару и полбуханки хлеба. Как только установится дорога, дед съездит за вещами.

Дочушка горела и вяла на глазах, головка клонилась набок, щёчки пошли красными пятнами. Заболела?! Куда же её положить? Что подостлать, чем укрыть? Хорошо, что в комнате стоит хозяйкин сундук. Я постелил шинель, свернул под голову пиджак и накрыл ребёнка Алиным полушубком. Дед, не раздеваясь, завернулся в подбитую овчиной поддевку и лег на пол у плиты. Утомленным, измученным, им было не до разговоров. Наговоримся завтра.

Едва потушили лампу — стук в окно и женский голос: «Ссыльные, на отметку!» Прокричала и подалась дальше будить нашего брата. Я сел на топчане. Надо идти. Но в чем? Захворавшее дитя только уснуло. Не будить же его. В гимнастерке в такую стужу до сельсовета и не дойдешь. Лёг и проворочался до утра. После второго урока у меня «форточка», тогда и пойду к начальству на исповедь. Когда пришел, Пушиков в комнате председателя играл с финагентом в шашки. Молча глянул на меня и пошел в «дамки». Я стоял как столб. Наконец Пушиков выиграл партию и заговорил медленно и твердо: «А я объявил вас беглецом. Чего молчишь?!» — «Это дело вашей совести».— «Ха-ха-ха, «совести»! Знаешь, что выросло там, где она была?» — «Знаю, знаю, гражданин начальник. Слышал. Но ведь без совести человек перестает быть человеком».— «Это что, намек, оскорбление? Глянь ты на него! Так и пятьдесят восьмую пункт десять схлопотать можно… Мы еще проверим, для чего ты внедрился в школу и чем занимаешься там».

Я, признаться, увял. Со мною он может сделать всё что захочет. И начал тихо и кротко оправдываться, почему не смог прийти ночью. «Эти сказки бабкам рассказывай. Скажи спасибо, что отпустил, когда к своей благоверной бежал. Если б не Третьяков, я бы тебя о-фо-о-ормил!..» Он полоскал меня как тряпку. Я не выдержал, протянул руки: «Вяжите и гоните на каторгу». Голос задрожал и осёкся. После долгого молчания Пушиков подал лист бумаги и буркнул: «Пишите объяснительную». Написал. Пробежал глазами, спрятал в папку, погрозил пальцем: «Запомните, прощаю в последний раз, и знайте — ссыльный, не явившийся на отметку, считается беглецом. Бег-ле-цом! Понятно? Идите!»

Боже мой, хотелось стонать и плакать от унижения, оскорбления и боли, от стыда, что стоял как провинившийся школьник перед этим сытеньким и розовеньким, уверенным в своей безграничной власти младшим лейтенантиком. За какие такие подвиги прицепили ему эту единственную пока звездочку? Что он сделал полезного людям? За что ему платят высокий оклад, а несчастной Тимошихе ставят только палочки-трудодни в ведомости? Да есть ли у него хоть что-нибудь в душе, в голове?