1914–2014. Европа выходит из истории?

Стоит ли говорить о полном провале Европарламента, который по Лиссабонскому договору получил право совместного принятия решений, но пользуется им столь непрозрачно, что не помогает справиться с демократическим дефицитом, а лишь усиливает его в меру своих, не столь уж слабых, сил. На пленарных заседаниях каждый депутат (всего 751 человек), выступающий на одном из двадцати трех официально признанных языков, имеет в своем распоряжении три минуты, чтобы высказаться. В тот момент, когда переводчики, часто вынужденные прибегать к помощи одного из пяти «языков-посредников», успевают договорить, слово уже берет следующий оратор. В итоге содержательный разговор и полемика возможны только на заседаниях комиссий. Однако даже в тех случаях, когда вопрос удается обсудить по существу, результаты голосования в Европарламенте мало на что влияют. Кто во Франции (да и в других странах) знает, как зовут его евродепутата? Конституционный суд в Карлсруэ, который в Германии остается высшей правовой инстанцией, в знаменитом решении 2011 г. (по иску о Лиссабонском договоре) постановил, что Европейский парламент – это не настоящий парламент, поскольку не существует «европейского народа», а совокупность представителей двадцати восьми стран. Кроме того, у Европейского парламента нет ни права законодательной инициативы, ни права вносить поправки в уже существующие законы.

Этот псевдопарламент служит дымовой завесой, помогающей ответить на критику со стороны тех, кто утверждает, что европейские решения принимаются недемократическим путем. Так, 13-я статья Договора о стабильности, координации и управлении предусматривает для обсуждения бюджетной политики созыв «конференции», объединяющей представителей национальных парламентов и Европарламента. Помимо того что речь идет не о контроле над бюджетом, а о простом обмене мнениями с целью выработки «консенсуса», с какой стати европейская структура, включающая двадцать восемь стран, вмешивается в дела еврозоны, в которую входит лишь семнадцать государств, – это уже не просто лицемерие, а насмешка! Чтобы как-то исправить ситуацию, Ангела Меркель и Франсуа Олланд заговорили о том, чтобы создать в Европейском парламенте специальную секцию, занимающуюся делами еврозоны. Однако согласятся ли десять членов Евросоюза, не входящие в зону евро, чтобы все вопросы обсуждались без них? Представим, что из этого странного положения можно выйти, создав систему, устроенную по принципу матрешки: парламент еврозоны внутри Европейского парламента, аналогично тому, как внутри Европейского совета действует Совет евро. Однако это не поможет справиться с дефицитом демократии по той простой причине, что без чувства европейской общности Европейский парламент остается фальшивым. Точно так же, как ряса еще не делает вас монахом, выборы в отсутствие чувства общности не означают представительства. Хотим мы этого или нет, в глазах граждан Европа остается какой-то далекой субстанцией, и в чем состоят общие европейские интересы, мало кому понятно. Европа – это, конечно, цивилизация, но никак не исторически сформировавшаяся политическая сущность.

Вот почему в отличие от М. Монти и С. Гулар[146] я полагаю, что возвращение к Европейской ассамблее, объединяющей делегации национальных парламентов, было бы не отступлением, а шагом к демократии, поскольку помогло бы национальным парламентам лучше почувствовать европейскую повестку дня и придало бы решениям, принятым на ассамблее, б'oльшую легитимность. Выдвинутый Гулар и Монти довод, что на страже «европейских интересов» должны стоять специальные депутаты, не учитывает того факта, что общие интересы не существуют в безвоздушном пространстве, в отрыве от интересов наций. Европу следует строить через нации, а вовсе не наоборот, как некогда предлагал Жак Делор[147].

Чувство общности, тайна демократии