1915 год. Апогей

Нельзя не отметить, что первые массовые волнения в тылу и во флоте были частично спровоцированы пропагандой борьбы с «немецким засильем», шпионами и шоком, вызванным отступлением, последовавшим после Горлице. С мая 1915 г. вести о «снарядном голоде» проникли в тыл и вместе со словом «измена» завладели умами масс⁴⁹. «Должен сказать, что в первой части 1915 г. политической жизни почти не было, – вспоминал министр народного просвещения граф П. Н. Игнатьев. – Все были убеждены, что война скоро кончится… Так продолжалось приблизительно до мая, июня, когда для нас стало ясно, что это не то»⁵⁰. Председатель Государственной думы паниковал и своими рассказами о положении дел на фронте наводил панику на думцев. Представителям цензовой общественности нужна была жертва, и она уже давно была выбрана. Глава думской канцелярии отмечал: «Бывший недавний друг Родзянко Сухомлинов весьма скоро впал в немилость у Родзянки»⁵¹. Он был не одинок, над обработкой общественного мнения трудились и другие.

Совсем недавно гучковский «Голос Москвы» в передовице «Борьба за Львов» призывал своих читателей к спокойствию: «Очень легко радоваться и ликовать при успехе. Гораздо важнее и труднее сохранить спокойствие и уверенность в будущем в минуту неопределенности. Между тем в этом долг каждого, кому дорога наша родина. Преувеличение и распространение всяких слухов о немецких успехах, конечно, идет из немецких же рук и имеет вполне определенную цель – внести в наши сердца тревогу и неуверенность»⁵². Как это часто бывает, моралисты не следовали своим призывам. «Гучков А. И. кричит, – записал в своем дневнике 28 июня (11 июля) 1915 г.

С. П. Мельгунов, – что немцы дойдут до Москвы; приехавший из Петербурга Тан (Богораз) доводит немцев уже до Омска. Сеятели паники»⁵³. Ранее никто не сомневался в окончательной победе России и никто не задумывался о возможности переноса боевых действий в глубь страны.

А. Н. Яхонтов вспоминал: «Тем болезненнее был переход от горделивой уверенности к наступившей суровой и беспощадной действительности. Жестокие удары судьбы резко потрясали общественное сознание. Нервы побеждали терпение и выдержку. Вера сменялась отчаянием, а самоуверенность – малодушием. Поддавшийся паническим слухам обыватель стал искать виновников неудач. В разговорах об этом угасал пафос войны. Реальная, животрепещущая Россия затуманивалась и менялась отвлеченным понятием «страны», которая, согласно радикальным исповедованиям, признавалась родиною лишь при условии пользования властью над ней»⁵⁴. Естественно, вспоминалась и предвоенная статья В. А. Сухомлинова «Россия хочет мира, но готова к войне», опубликованная в марте 1914 г. в «Биржевых ведомостях». Ее автора упрекали теперь во всех грехах, включая и предательство⁵⁵.

Вольно или нет, но Верховный главнокомандующий в своей борьбе с военным министром потакал этим настроениям. Ф. Ф. Палицын, давний сотрудник Николая Николаевича, в мае 1915 г. дал весьма нелестную оценку действиям своего бывшего командира: «Он политикой занимается, к нему министры ездят – я бы их не принимал, а армией не командует. Я ему говорил это, говорил, что приказчикам все роздал, а сам больше не хозяин своего дела. Это нельзя, нельзя заниматься политикой и войной. Это не совместимо, и добра не будет»⁵⁶. Прибывшему в Ставку 10 (23) июня 1915 г. В. Ф. Джунковскому Николай Николаевич сообщил о своем намерении настоять на замене В. А. Сухомлинова на А. А. Поливанова, так как он считал первого абсолютно скомпрометированным связью с С. Н. Мясоедовым и кризисом в снабжении армии боеприпасами. 11 (24) июня в Ставку прибыл император. Перед отъездом он принял В. А. Сухомлинова, но военному министру не удалось отстоять себя⁵⁷: он чувствовал, как постоянно ослабляются его позиции, и до последней минуты надеялся на то, что император понимает, что и почему происходит⁵⁸.

В Ставке обычно не очень радовались приездам императора. С весны 1915 г. каждый визит Николая II вызывал опасения среди сторонников великого князя: «С тревогой смотрели мы на медленно проходивший в Ставку мимо нас царский поезд, за которым как бы тянулась струя гнетущей атмосферы, окружавшей Престол и известные столичные круги, и облегченно вздыхали, когда царский поезд покидал Ставку»⁵⁹. В этот раз все было наоборот: с пребыванием царя в Барановичах связывались большие ожидания. «В этот приезд Царя заметно стало стремление чинов Ставки к вмешательству в дела внутреннего управления», – вспоминал В. Н. Воейков⁶⁰. Как только прибыл императорский поезд, великий князь отправился в вагон императора. Между ними состоялся долгий разговор без свидетелей. Верховный главнокомандующий много говорил о сложности ситуации, в которой находилась страна. В какой-то степени Николай II уже был готов к решению, которого хотел добиться великий князь. В дороге из Северной столицы он уже думал о смене министров и созыве Государственной думы⁶¹.