1917, или Дни отчаяния

– Ну уж как есть, – отзывается Вердеревский. – С флотом шутки плохи, товарищи министры. Я бы рекомендовал на всякий случай сменить дислокацию. Перенесите совещание в комнату с окнами на внутренний двор. Будут шансы уцелеть при первом залпе из главного калибра.

– Вы оптимист, адмирал, – качает головой Малянтович. – Товарищи, предлагаю перейти в кабинет генерала Левицкого. Он имеет окна во двор.

– Как мы ответим на ультиматум? – спрашивает Кишкин. – Товарищи! Они ждут ответа!

– Никак, – отвечает Коновалов. – Мы – законная власть в этой стране! Кто они такие, чтобы ставить нам ультиматумы?

– Дмитрий Николаевич, – негромко говорит Терещенко Вердеревскому, – хочу вам напомнить: в июле вы говорили, что негоже вовлекать флот в политическую борьбу.

– Упрекаете, что не исполнил тогда приказа привести флот в Петроград против большевиков?

– Сегодня они привели в Петроград флот против нас, адмирал.

– Мне жаль, Михаил Иванович, но если бы я принимал решение еще раз, то оно было бы таким же…

Мужчины вместе со всеми выходят в коридор.

– Я завидую вашей убежденности, адмирал, – говорит Терещенко. – Похоже, что я теряю остатки веры в торжество либеральной идеи.

– Жаль, – отвечает Вердеревский. – Это очень неприятно – разувериться в вашем возрасте. Но если судить по ситуации, с этим вы тоже опоздали…

25 октября 1917 года. Зимний дворец. Кабинет генерала Левицкого

В комнате полумрак.

На столе горит настольная лампа, загороженная от окна газетным листом.

На газете читается заголовок: «Зиновьев выдает планы Ленина»

Говорят в генеральском кабинете тоже вполголоса.

Рутенберг курит у окна.

Входит Терещенко. Тоже становится к окну, достает портсигар, закуривает.

– Перевели супругу в безопасное место? – спрашивает Рутенберг.

Терещенко кивает.

– Относительно безопасное. Просто окна на другую сторону…

– Она в порядке?

– Можно сказать – да. Испугана, конечно.

– Но больше волнуется за вас?

– И за ребенка. Она беременна, третий месяц на исходе.

– Вот черт… – говорит Рутенберг в сердцах. – Извините, Михаил Иванович… Впрочем, кто ж знал?

– Я и сам себя кляну, но ехать без меня она отказалась категорически.

– Она – отважная женщина…

– Если бы это от чего-то спасало!

В кабинет входит Пальчинский – возбужденный и злой.

– Только что большевики захватили штаб округа, – сообщает он. – Без боя. В штабе никого не было. Маслов только что дозвонился до Городской думы. Депутаты приняли решение идти ходом на защиту Временного правительства. Боятся, что наша охрана их расстреляет. Надо предупредить юнкеров, чтобы по шествию с фонарем не стреляли… Товарищи, члены Городской думы выразили желание умереть вместе с нами!

– Боже, какие идиоты! – шепчет Рутенберг Терещенко. – Они решили умереть вместе с нами! Умереть! У меня на этот счет иные планы.

25 октября 1917 года. Петроград. Невский проспект

По проезжей части идет шествие из членов Городской думы во главе с министром Прокоповичем. В руках у Прокоповича сигнальный фонарь. Шествие достаточно многолюдное. В колонне по четверо идут и члены ВЦИКа, и гласные думы, и представители партий. Возле Казанского собора посередине проспекта стоит большевистский патруль из четырех человек. Старший патруля – средних лет человек в потертой куртке и рабочем картузе, на боку кобура. За ним – матрос-балтиец с кавалерийским карабином и трое солдат с трехлинейками.

– А ну – стоп, господа-товарищи! – кричит старший. – Это что у нас за похоронная процессия?

– Это не процессия! – отвечает ему Прокопович. – Это члены Городской думы, товарищ!

– И куда идут члены Городской думы в такой неурочный час?

На самом деле час урочный. На Невском полно прохожих, работают рестораны – обычная городская жизнь.

– Мы идем выразить свою поддержку Временному правительству, – говорит Прокопович гордо вскидывая подбородок. – К Зимнему дворцу!

– А… – тянет старший. – Выразить поддержку?

– Да! Освободите дорогу, товарищи!

– Это министры-капиталисты тебе товарищи, сволочь очкастая? – спрашивает матрос, выступая вперед. – Это кто тебе, падла, товарищи? А ежели я тебя, тварь, сейчас пристрелю?

Карабин в руках матроса пляшет, лязгает затвор.

Прокопович прижимает к груди фонарь, словно тот может защитить его от пули. Колонна «по четыре в ряд» за его спиной начинает превращаться в толпу.

– Погоди-ка, товарищ Кулагин, – говорит старший патруля, придерживая матроса рукой. – Дай-ка мне сказать… Успеешь еще… Значится так, слушайте меня, члены Городской думы. Внимательно слушайте, бо дважды повторять не буду. Быстренько выполняете команду «кругом», и пиздуете к себе в Думу дальше думать. Кто хочет выражать участие Временному правительству, выходят из строя на два шага. У товарища Кулагина к ним дело есть. Все ясно?

Шествие молчит.

Старший тянет из кобуры револьвер.

– Кру-гом! – командует он.

Прокопович и первые ряды колонны исполняют команду. Вслед за ними поворачиваются и остальные.

– Шаааагом арш! – выкрикивает старший.

Шествие трогается с места в обратном направлении. Идут молча, подавленные.