1917. Неостановленная революция. Сто лет в ста фрагментах. Разговоры с Глебом Павловским

Чем ближе к войне, тем неясность сильнее. Есть небольшая любопытная статья Ленина 1909 года «Об идейном разброде» – где, как у него бывает, он откровенно формулирует важные для себя мысли в тексте, написанном по беглому поводу. Необычно одобрительно ссылаясь на идейных противников, Мартова и Маслова, он признает, что только будущее подскажет, по какому пути далее пойдет реальный капиталистический процесс в России. Для Ленина проясняется дилемма, оставленная XIX веком, – уйти, не насилуя движение. Доверить дело его собственному течению. Если в России Столыпина заработает «мотор» естественно-исторического процесса, можно довериться социалистической потенции народов как наций (тут у него опять сильное методологическое сближение с Плехановым). Либо – что? Участвуя во власти, выступать политическими лидерами свободного развития капитализма? Заметно, что накануне войны Ленин почти склонялся к этому, готовый принести в жертву патриархального мужика. Но что если лидером процесса останется абсолютная власть?

Психологически любопытный момент, характерный для Ленина как политика «рахметовского» типа. На заре столыпинской эпохи, при развале РСДРП он более оптимистичен насчет революционных перспектив, чем когда революция оживилась вновь, пошли демонстрации и стачки 1910-х годов. Именно в годы правления Столыпина Мир входит в сознание Ленина более интегрально. Поиски ответов на русские вопросы теперь увязаны им с ходом мирового процесса. Отсюда его участие в «европейской левой» Второго Интернационала. Теоретический кризис личности Ленина накануне мировой войны вполне ощутим.

49. Гершенкрон в поисках альтернативы

– У европейских компартий были два бесспорных события: Октябрьская революция и победа СССР над фашизмом. Картина происходящего в СССР помещалась между этими двумя точками. Гершенкрон потревожил первую точку, казалось, что в свете его анализа и неизбежность Октябрьской революции поставлена под вопрос.

У нас тоже многие любят говорить о том, что революции могло и не быть, – вдруг бы Учредительное собрание состоялось? Или сохранилась система февраля 1917-го? Я убежден, что в России 1917–1918 гг. гражданская война была неизбежна, все отношения приобрели чрезмерную остроту. Появление в политике крестьянина с ружьем в руках, жаждущего земли, отвергая войну, внесло возмущение в прежний ход дел. Гражданская война стала неизбежной, и именно как кровавая перетасовка, столкновение всех классов России. С этой точки зрения возможно даже, что большевистский вариант гражданской войны чуть менее кровав и более продуктивен, чем другие вероятные варианты.

Любопытный момент, возвращающий от Гершенкрона к Покровскому. У того на конференции историков-марксистов был доклад «Ленинизм и русская история»[68]. Там такой ход мысли: в России революция победила в качестве пролетарской революции, минуя законы экономики, – напролом. По этому поводу многие осуждали Покровского: как это – в обход законов экономики? Разве это марксизм? Покровский отвечал, что имел в виду узко экономическое (по-немецки nur ekonomische), а подход к таким событиям, как революция, не может быть узким. Он включает много составляющих и сложную их реакцию, дающую неожиданный результат. Гершенкрон пытается ситуацию революции рассмотреть узко экономически. Показывая, что путь мог быть другим и вел к другому варианту революции – более мирному, буржуазному, с перспективой государственной мощи и процветания на долгие годы.

Что до экономического развития России, я им немало занимался. Бесспорно, что в предвоенные годы был большой экономический сдвиг. Но экономический анализ покажет, что в нем преобладало не создание новых рабочих мест, а наверстывание упущенного за годы кризиса и депрессии. Возникли «ножницы» между промышленным развитием и социальными процессами в деревне. Здесь был последний шанс России, и здесь же созревали условия радикального социального переворота. Для Гершенкрона цифры роста методологически означают собой почти все. Но эти цифры роста не представляют панорамы развития – с нарастанием конфликтов, которым экономический рост не преграда, а стимулирующий момент. Толчок к умножению очагов социальной напряженности.

Второе соображение касается самой схемы: от аграрной реформы – к индустриализации. По отношению к России схема до известной степени применима. Но могла ли Россия, продвигаясь по буржуазному пути, повторить, хотя бы тяжелой ценой, западный прецедент? Нет. Как раз Россия показала границы раннезападного прецедента. Здесь произошел мировой перелом, обнаруживший предел эпохи классического капитализма.