1918 год: расстрелянное лето

Я открыл глаза в тот момент, когда доктор закончил есть, и спросил его:

– Милейший Иван Севастьянович, а не найдется ли у вас какого-нибудь старого пиджака?

– Погодите, Вадим Андреевич! Вы что, куда-то собрались? Оставьте эти мысли! Еще день, а лучше два, вы должны оставаться у меня! Рана, если ее беспокоить, может воспалиться. Вы, как военный человек, должны об этом знать! К тому же обещал приехать Алексей. Он хотел с вами обязательно поговорить. А пиджак… Пиджак у меня есть. Белый парусиновый пиджак. В нем я на дачу когда-то ездил. Последний раз, дай бог памяти, это было в четырнадцатом году. Эх, славное было время. Вот помню, у меня была соседка по даче…

Воспоминания доктора длились недолго, так как приехал Алексей. Коротко обменялись приветствиями, после чего, несмотря на сопротивление доктора, я, еще раз поблагодарив его и медсестру, ушел.

Сначала мы заехали к Воскобойникову, где я взял деньги для доктора. Иван Николаевич ничего не спрашивал, но его опытный взгляд отметил раненое плечо, и, похоже, он сделал правильный вывод, соединив мое ранение и вчерашние события. Так как я поднялся к бывшему полицейскому один, то мог говорить с ним прямо и открыто:

– Иван Николаевич, нам надо разделиться. Вам сейчас надо переехать обратно к себе в квартиру. Старое дело уже никого из новых руководителей ЧК интересовать не будет, так как было основано на попытках чекистов отомстить за гибель своих сотрудников. Я, с вашего разрешения, пока поживу в этой квартире. Когда буду уезжать, верну вам ключ. Еще. Здесь, в саквояже золото и валюта, тоже возьмите с собой. И последнее. По делу Табунщикова. Деньги купца лежат в банках Лондона и Стокгольма, в английских фунтах. Насколько можно верить словам Типографии, цифры на денежной ассигнации являются комбинацией для ячеек в этих банках.

– И что теперь нам делать?

– Как что? Ехать в Лондон или Стокгольм и брать деньги. Наследников у него не осталось, так что совесть свою можете не мучить.

– Ехать? Нет-нет, Вадим Андреевич. Я человек простой, языков не знаю. Вы уж сами как-нибудь…

– Ладно. Потом с этим разберемся, а сейчас съезжайте.

– Понял. Сегодня же перееду. Еще что скажу: я очень рад, что судьба свела нас вместе, Вадим Андреевич. Благослови вас Господь.

Выйдя из дома, я сел в пролетку. Не успели мы отъехать от квартиры Воскобойникова, как Алексей неожиданно завернул в тихий переулок и остановился. Развернувшись ко мне, спросил:

– Вадим Андреевич, что вы дальше делать собираетесь?

Этот вопрос я ожидал еще вчера, поэтому ответил сразу, не раздумывая:

– Жить буду. Сам по себе. А там видно будет.

– Почему сам по себе?! Вы нужны нам! Вы отличный стратег! Разработали буквально на ходу такую замечательную боевую операцию! У нас давно не было такого успеха! Вы просто не представляете, что этим актом возмездия мы подняли боевой дух не только в нашей боевой организации, но и у всех честных и верных долгу людей во всей России!

– Вы преувеличиваете. Теперь давайте на этом закончим наш разговор. Возьмите деньги и передайте их доктору, при этом не забудьте сказать ему и Надежде Николаевне, что они оба замечательные и душевные люди. И еще. Вы не поймете, но все же скажу: мне надо разобраться в себе, а для этого нужно время.

– Действительно, не понимаю. Вы уже определили для себя, на чью сторону стать. Так в чем еще собираетесь разбираться?

– В себе. В своей душе. В этой жизни. Теперь если вам нетрудно, Алексей, отвезите меня к одной девушке. Ее адрес…

Эпилог

Лето сменилось голодной осенью. Если Питер давно уже сидел на пайке, то к концу осени голод пришел в Москву. Советская власть, чтобы как-то спасти положение, выпустила очередной декрет о так называемом десятимиллиардном чрезвычайном революционном налоге, благодаря которому теперь можно было официально грабить богатых крестьян и городскую буржуазию. Так как выдуманный большевиками налог добровольно платить никто не стал, власть Советов пошла проверенным путем: начала организовывать карательные экспедиции. Пока в городах шли повальные обыски и конфискации, в деревнях продотряды силой забирали продовольствие у крестьян. В ответ в городах стало все более расширяться и активно действовать подпольное движение офицерских союзов и боевых групп, направленное на свержение большевистской власти. В деревнях крестьяне все чаще стали выражать недовольство советской властью, которое нередко переходило в антиправительственные восстания, во главе которых вставали офицеры и эсеры. В народе влияние Белого движения усиливалось еще и тем, что во множестве городов и деревень имел место произвол и оскорбление религиозных чувств верующих, к тому же уставшим от войны крестьянам красными был обещан мир, а вместо него деревня увидела массовые принудительные мобилизации в Красную армию.