1918-й год на Востоке России

Так провел я два дня моего ареста в Воткинске. На третий день ко мне на свидание пришел один товарищ, который сообщил мне, что восстание ижевских рабочих разрастается. Воткинский исполком мобилизовал всех коммунистов и сегодня же отправляет их на Ижевский фронт. В связи с разыгрывавшимися событиями и продвижением ижевцев к Воткинску мой товарищ опасался за мою жизнь и предлагал мне свои услуги для устройства побега, но я на это не согласился.

В 4 часа того же дня я услышал со стороны недалеко находящейся станции крики прокатившегося «Ура!» и свисток паровоза. Это отходил поезд с мобилизованными коммунистами. Через несколько минут этот поезд, украшенный красными флагами, показался перед окнами арестантской. Видя всю эту беснующуюся мразь, я был уверен, что она разлетится как пыль от первого удара ижевских рабочих. Я был уверен, что Воткинские рабочие разобьют гидру большевистского произвола и насилия и разорвутся цепи политического рабства. Но вместе с тем невольно думалось: переживу ли я это короткое время? Рождалось предчувствие, что большевистские палачи перед концом жизни своей помажутся кровью моей.

Так стоял я у окна и думал, глядя на уходивший поезд. Неожиданно ко мне приблизился стоявший на посту часовой и произнес:

— Поехали, товарищ!

— Кто поехал и куда поехал? — спросил я его.

— Воткинские поехали убивать ижевских, — ответил он и, помолчав, прибавил: — Многие из нас выпили ослиную дозу большевистской отравы. До сих пор не могут прийти в себя. А мы не понимаем, что творится вокруг, и слепо подчиняемся приказам всякого рода проходимцев, укрывающихся именем крестьян и рабочих. Вот эти проходимцы, — продолжал он, — руками мадьяр, латышей и китайцев расстреливают крестьян и рабочих. Пользуясь этой грубой силой, они и нас гоняли на эту бойню. Ты не знаешь меня, товарищ У повалов, поэтому ты можешь думать, что я завязал с тобой разговор, чтоб вытянуть от тебя что-нибудь для Чрезвычайки. Так нет, товарищ, я говорю с тобой как с рабочим, стоящим на страже интересов рабочего класса, и мне совестно стоять пред тобой с этой несчастной винтовкой. Но я вынужден это делать. Я коммунист с апреля месяца 1917 года, — продолжал он, — записался я в эту партию по глупости, так же как и многие другие. Все мы, не умеющие разбираться, не могли устоять пред теми обещаниями, которыми осыпали нас большевики, пока они не были у власти. А когда власть взяли и повели разбойническую политику, стали разгонять Советы рабочих депутатов и безжалостно душить свободу, тогда я увидел, что я грубо ошибся, затесавшись в эту партию, и поспешил выбраться из нее. Вот уже больше полугода, как я заявил, что ухожу из партии, отдал членский билет и не платил членский взнос. Но несмотря на все это, неделю тому назад вызвали меня в исполком, где мне заявили, что я коммунист и должен записаться в Красную армию, в противном случае пригрозили мне расчетом из завода и обещали считать меня как дезертира, а дезертиров они расстреливают…

Что я ему мог сказать? Подчиниться власти и идти на фронт? Там его могут убить, но может и уцелеть. Не подчиняться власти и не ходить в Красную армию? Это значит определенно быть расстрелянным. Не подчиняться власти и убежать из Воткинска? Но это значило подвести под расстрел семью. Я посоветовал ему подчиниться власти и идти в Красную армию.

Так в беседе и размышлении о развертывающихся событиях прошел третий день моей арестантской жизни в Воткинске. Утром на четвертый день моего ареста ко мне на свидание пришел товарищ и сообщил, что накануне отправлявшийся из Воткинска поезд с мобилизованными коммунистами попал под перекрестный огонь ижевских рабочих и был вдребезги разбит; из 250 коммунистов вернулись в Воткинск только 35. По мере того как ижевские рабочие наносили удар за ударом Красной армии и продвигались к Воткинску, мои друзья все больше и больше беспокоились за мою жизнь. Они были уверены, что если большевикам придется уйти из Воткинска, то они меня живым не оставят.

Так это и было бы, если бы случайность не спасла меня. На пятый день моего пребывания в арестантской, в 2 часа ночи, пришли восемь коммунистов, которые потребовали от часового выдать меня на расстрел. Я в это время спал, но сидевшие со мной крестьяне, не привыкшие к тюремной жизни и встревоженные происходящими событиями, не спали подряд ночами. Они первые услышали это, подошли ко мне, разбудили и сказали:

— Прощай, друг, тебя требуют на расстрел…

Легко себе представить, как скоро я встал с постели. Подойдя к окну, я услышал первые слова часового:

— Дайте документ на расстрел Уповалова.

Раздался ответ часовому:

— Ты знаешь, кто мы такие, и не должен спрашивать документ, а должен выдать нам Уповалова.

Часовой оказался тот, который накануне беседовал со мной. Он сказал им, что ему нет надобности знать, кто они такие, а ему нужен документ, без которого он категорически отказался выдать меня и заявил им, что если они захотят взять меня без документа, то они это сделают только перешагнув через его труп.