1918-й год на Востоке России

Сговорившись с Колей Родниным встретиться после обеда, побежал скорей домой. Мать была очень огорчена, что я так быстро куда-то исчезаю, но мне везде нужно было побывать, и я очень торопился. Первым делом мы с Родниным понеслись на Барбашину Поляну — дачная местность, верстах в 15 от города. Дачи в Самаре начинались почти сразу за городом, тянулись полосою в некоторых местах от 2 до 3 верст шириною вверх по Волге верст на 25 и немного не доходили до Жигулевских Ворот, место, где оканчивались Жигулевские горы и Волга, стиснутая между ними, вырывалась на широкий простор.

Самарские дачи были в своем роде достопримечательностью. На протяжении нескольких верст вдоль высокого берега реки, выглядывая из окружавшей их зелени, возвышались всевозможных стилей прекрасные дворцы и замки, построенные в миниатюре, не знавшими, куда девать свои деньги, самарскими купцами, которые старались превзойти один другого в красоте и роскоши своих сооружений. Каждые полчаса от пристаней отходили очень славные небольшие пароходики финляндского типа, поддерживавшие регулярное сообщение между городом и дачами, что было очень удобно для отцов семейств, работавших в городе. На Барбашиной Поляне имелся курзал, и туда из города многие ездили кутнуть или просто поужинать на свежем воздухе.

У нас с Родниным на Барбашиной Поляне жили знакомые барышни, и никак нельзя было не побывать там. На дачах все было по старинке, множество хорошо одетой публики, как будто большевиков никогда и не было. Во всем чувствовался достаток. Так же выглядела и сама Самара, только против Струковского сада на здании губернской земской управы, которое занимал Комитет Учредительного собрания, болтался красный флаг и показывал, что не так все спокойно. Кой-кому этот флаг сильно действовал на нервы, и раза два сильно подгулявшая компания представителей тыла, которой хотелось хоть чем-нибудь себя проявить и показать, как им ненавистно все красное, пыталась его сорвать, но безуспешно. Вечером мы с Родниным поспешили показаться в студенческой чайнушке, которая помещалась (поместилась?) в подвальном помещении гостиницы «Национал» на Панской улице. В ней, когда в Самаре хозяйничали большевики, ни одного субботнего и воскресного вечера не обходилось без нашей большой (человек 25) компании молодежи, которая и вносила царившее там всегда беззаботное веселье. Один наш хор чего только стоил. Едва мы появились в чайнушке, как две знакомые барышни, радостно улыбаясь, но с некоторой долей укоризны, нам заявили: «Вот вас не стало, и теперь здесь скучно». Мы все были на фронте. Чайнушка выглядела как-то пустынно и мрачно, только в соседней с ней комнате стоял какой-то шум. Студенты медики изыскивали пути для продолжения образования. Подобрав троих человек, как мы, случайно находившихся в чайнушке, пошли на митинг и устроили там медикам «детский кик на лужайке». Они были сильно возмущены военным вмешательством в гражданские дела, но старались отделаться только протестами. Принять более строгие меры почему-то не решались, а мы предложили им отправиться на фронт и изучать там медицину на практике. Не знаю, имело ли на них какое-нибудь воздействие наше вмешательство, но, во всяком случае, вынести решение в этот вечер им не удалось.

После так приятно и с пользой проведенного отпуска мы на другой день точно в указанное время все были на «Фельдмаршале Суворове». «Шарабаны», как во взводе обычно назвали пушки образца 1900 года, были заменены вполне исправными пушками 1902 года. Наше начальство поторопилось нам сообщить, что эти пушки не прыгают и даже по уставу, после второго выстрела, наводчику и второму номеру полагается садиться на специально приделанные к лафету сиденья наподобие велосипедных и дальше продолжать стрельбу не слезая с них. Ни наводчик, ни второй номер особенной радости не проявили и впоследствии так на них почти никогда и не садились, предпочитая все проделывать стоя.