1918-й год на Востоке России

Бой шел не только под одной Ливинкой, а на довольно широком фронте. Справа и слева от нас была слышна орудийная канонада. В предпринятом против красных наступлении принимал участие не один отряд полковника Махина, слева от нас находилась какая-то сызранская воинская часть белых, а справа под селом Липовцы дрались наши балаковские мужики. Командир нашей батареи, чтобы принудить красных умерить свой пыл и прекратить сильный обстрел нас, приказал пустить по церковной площади несколько зажигательных шрапнелей, которые сразу подожгли церковь. Она быстро запылала ярким пламенем. Цепи белых поднялись и бросились вперед — в атаку. Батарея красных, вероятно попав под неприятный обстрел и потеряв хороший наблюдательный пункт, моментально снялась с позиции и перешла на новую, где-то за селом.

Две роты самарской речной обороны (что-то вроде морских стрелков), прибывшие из Самары, кажется, вместе со 2-м взводом 2-й Самарской батареи, вырвавшись немного вперед, первые ворвались на церковную площадь. Здесь их встретили служившие у красных латышские стрелки, которые, нарочно подпустив близко белых, открыли по ним, почти в упор, сильный пулеметный и винтовочный огонь. Самарцы, понеся большие потери, отошли за село, где и залегли. Как потом рассказывали нам оставшиеся в живых самарцы, когда они выскочили на церковную площадь, то на ней стояла во весь рост какая-то пехотная цепь с белыми повязками на рукавах и громко кричала: «Стой, остановись, свои!» Цепь самарцев, не дойдя до нее несколько десятков шагов, не понимая, в чем дело, как вкопанная задержалась на месте. Со стороны «своих» моментально затрещали пулеметы и защелкали винтовки, кося стоявших в недоумении белых, большинство которых были ранены или убиты и остались лежать на площади. Только небольшой части белых удалось отбежать назад и укрыться за домами.

Почувствовав за собой силу, красные начали медленно продвигаться вперед, стараясь обойти белых с их левого фланга. Их батарея со своей новой позиции открыла огонь и довольно быстро опять нащупала нашу. Но осколки гранат продолжали зарываться в черноземе, обдавая грязью батарейцев, не причиняя им особенного вреда. Зато со стороны создавалось впечатление, что 2-й Самарской батареи больше не существует. Вся площадь, на которой стояли пушки, кипела от разрывов неприятельских гранат. Моя белая кадетская гимнастерка, которую я носил, совершенно изменила свой цвет, превратясь в какую-то желто-коричневую.

Наши артиллерийские наблюдатели видели только вспышки выстрелов из орудий красных. По ним командир батареи пытался сосредоточить огонь своих четырех пушек, но, к несчастью, у многих снарядов был перекос гильзы, они постоянно заклинивались в казенной части ствола орудия, и одновременно больше чем из двух пушек батарея редко когда стреляла. Из двух других выбивали заклинившиеся снаряды. Со шрапнелями мы разделывались быстро и легко, вытаскивая их протиральником с дула ствола орудия, а с гранатами нужно было быть более деликатными. От удара они могли взорваться и разнести вдребезги всю пушку. Их осторожно выжимали, накатывая колеса пушки, к которым были привязаны веревки, шедшие от протиральника, что отнимало много времени. Был ли это саботаж или небрежность на заводах, откуда эти снаряды были выпущены, нам не было известно.

В самый, как казалось нам, разгар боя к батарее неожиданно на тройке подъехал раненный в шею полковник Махин и приказал немедленно сниматься с позиции и отходить назад. Предупредив, что все и на всех участках фронта давно уже отступили, он куда-то быстро умчался. На позиции, по недоразумению, оставалась только одна 2-я Самарская батарея, которая продолжала вести бой с красными, как бы прикрывая отход белых.