1920 год. Советско-польская война

Так, например, на стр. 29 он пишет: «Еще до начала нашего наступления вся Белоруссия, находившаяся под гнетом польских помещиков и белопольских армий, бурлила и клокотала крестьянскими восстаниями». Честное слово, головы доктринеров великолепны! Пан Тухачевский не хочет видеть, что в течение всей войны, которую Советы вели с нами, в ближнем, а еще больше в глубоком тылу фронта, повернутого против нас, другие советские войска и другие собратья п. Тухачевского не занимались ничем другим, как только с трудом подавляли те или иные восстания против Советов! Да и большая часть армии п. Тухачевского начала войну с нами только после того, как подавила различные восстания где-то в глубине Советской России. В Польше ничего подобного не было. И войска, если только они были собраны, свободно могли быть направлены для борьбы с тем, кто стоит перед фронтом, а не с тем, кто находится за ним! За всю войну только в нескольких местах я был вынужден послать небольшие отряды, да и то не для боя, а для проведения массовых обысков и изъятия оружия, которым мне можно было угрожать. Помню, как одному высокому представителю одного из западных государств, который привык больше верить «цареславскому историку» Илловайскому, чем мне, и который, как и п. Тухачевский, ожидал, что что-то должно «бурлить» и «клокотать», я показывал, как в моем тылу железные дороги и телеграфы работают без всякой охраны. Может, п. Тухачевский усмотрит в этом, как и в других местах, недоразвитие «революции», и наоборот, в восстаниях, с которыми сам боролся в тылу своего фронта, – излишек контрреволюции. В полководческой стратегии и расчетах эти слова ничего не меняют. Факты говорят, что в своих расчетах п. Тухачевский ошибся, у меня же не было ошибки ни в сердце, ни в мыслях. Пан Тухачевский говорит, что у него еще есть «характерный блестящий пример классового укомплектования» в виде 30 000 мобилизованных, которые влились в его армии, идущие за Вислу. Если бы так и было, хотя в начале книги мы видели, как п. Тухачевский стыдливо не включил это «пополнение» в таблицы своих сил, то две наши так называемые литовско-белорусские дивизии в общей сложности дали такое же число добровольцев, воевавших против советских армий. И опять, для стратегии и военного искусства неважно, как назвать эти цифры, потому что в худшем для меня случае они свидетельствуют о равных для обеих сторон возможностях пополнять свои войска. Что касается меня, то в достижении своей цели – оставить между Варшавой и Советами возможно более широкое пространство – я действовал как человек, знающий театр войны как свои пять пальцев; каждый здесь принимал меня за своего, а не за чужого, и разговаривал со мной на вполне понятном мне языке. И я хорошо видел, что подавляющее большинство населения относилось к Советам и их господству с глубоким недоверием, а часто и с явной неприязнью, видя в них – обоснованно или необоснованно, это также для стратегии неважно, – разгул невыносимого террора, который получил название еврейского. Поэтому в течение всей войны я не чувствовал беспокойства за свой тыл, что там может вспыхнуть какое-то восстание.

Что же касается Польши 1920 года, которую п. Тухачевский описывает так, что никто из прошедших эту войну ее бы не узнал, то, отвечая ему, приведу отрывок из одного моего письма, написанного под Варшавой. Работая ночью с 19 на 20 августа в Седльцах, я сопоставил все данные о состоянии войск и населения. На основе такого анализа я несколько изменил свой приказ от 18-го, а о задачах, стоящих перед правительством, написал военному министру ген. Соснковскому: «То, что здесь творится, трудно себе даже представить. Ни по одной дороге нельзя проехать спокойно – столько здесь шляется по окрестностям разбитых и рассеянных, но также и организованных отрядов с пушками и пулеметами. Пока что с ними справляется местное население и тыловые органы различных наших дивизий, которые, однако, должны идти дальше, за своими дивизиями; после их ухода остается такая ужасающая пустота, что если бы не вооружившиеся крестьяне, то завтра или послезавтра окрестности Седлец, наверное, были бы во власти разбитых и рассеянных нами большевиков, а я с отрядами вооруженных жителей сидел бы в укрепленных городах. Передайте это Скульскому (министру внутренних дел) и скажите ему, что прошло уже три дня, как мы заняли Седльцы, а я до сих пор не вижу здесь не только никакой гражданской власти, но даже ни одного вооруженного полицейского». Такое положение главы Польского государства, который чувствует себя спокойно и безопасно, когда в городе нет никакой полиции, а вокруг противника, хоть и разбитого, больше, чем подчиненных ему войск, дает наглядную картину того, как относилась Польша 1920 года к советским благодетельствам, принесенным на штыках п. Тухачевского. И если п. Тухачевский предпочитает резолюции «массовых митингов» в Белостоке, то я, признаюсь, – свое положение в Седльцах.