1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Я писала папе и маме короткие отчеты: «Москва большой город, живу в общежитии, здорова, работаю и учусь», хотя вначале я написала большое и подробное письмо. Мне хотелось поскорее поделиться впечатлениями, и я написала о Красной площади, об удивительно огромных и красивых станциях метро, о широких улицах и о том, что такое коммерческие магазины. В коммерческом магазине есть всё-всё-всё: икра и балыки, ветчина и колбасы, кофе и сыры, торты и пирожные. Есть десертное вино и какао. Написав об этом, я спохватилась. Зачем маме и папе знать об окороках и сосисках из коммерческого магазина? Они неправильно поймут меня и вообразят, что все эти удивительные продукты питания ежедневно у меня на столе. В коммерческом магазине все продают по сверхвысокой цене. Пирожное стоит 30 рублей, а моя зарплата – 220 рублей. Рабочие на заводе получают 300 рублей. Я могу, конечно, написать маме и папе, кто покупает еду в коммерческом магазине – лишь обеспеченные люди: академики, знаменитые писатели, композиторы и артисты, наркомы и их заместители, военачальники. А также зажиточные граждане, у которых денег много. А я захожу в эти магазины только посмотреть. Нужно написать правду, как есть. Чтобы мамочка и папочка не захотели ко мне приехать, потому что мне это очень неудобно. Мне некуда их привезти, негде уложить спать, посадить за стол, да и шагать пешком по пыльной дороге до нашего барачного поселка, если автобус не приедет, маме будет тяжело или даже невыносимо. Ведь у нее больные ноги. А чем я их угощу? В нынешнем 1946 году с продовольствием плохо. Повысилась пайковая цена. Хлеб подорожал, и его стало меньше. Платили 3 рубля, теперь стали платить 10. Некоторые мамаши в нашем бараке в панике: как прокормить детей? Многие поизносились до крайности. Нет мыла. Нет жиров. Вместо жиров – заменители. Цены повысили, а зарплату не прибавили. Пошла в магазин выкупить продукты по карточкам, а там у одной многодетной мамаши истерика: «Мы теперь с голоду помрем! Как теперь жить? Как?» С сентября я видела подобных драматических сцен уже несколько. Оказалось, что не все могут выкупить хлеб по новым ценам. В 1945 году было полегче. Настроения и разговоры были другие. Конечно, в 1945-ом тоже было трудно, но люди надеялись на лучшее – на отмену карточной системы, то есть все мы думали, что вот-вот перестанут отпускать продукты по нормам и можно будет покупать, сколько можешь. Надеялись и на другие улучшения. Но прошел год, и что же? Тут и там говорят, что взрослых иждивенцев снимают с пайка, а ведь это старики и инвалиды, и что хлеб стал хуже: в нем находят все больше овса, ячменя.

Наступает зима 1946–1947 годов, и все чувствуют, какая она будет голодная. Даже дети понимают, что надвигается голод. Наверное, это из-за писем, которые читают наши мамаши, а ребятишки слушают. Письма приходят от родственников из других краев и областей. В них нет ничего о радости, а все только о беде. Условия жизни ужасные. Зарабатывают по 300 трудодней, а хлеба не получают. Продают все, что можно, а если на продажу ничего нет – хоть лезь в петлю. Воровство развелось такое, что раздевают среди белого дня. Грабят, убивают. Словно нет никакой власти. Нищие бродят целыми семьями. Старики и дети отекают, опухают и быстро умирают. Вот что пишут родным в Москву, а затем умоляют: пришлите посылочку, а то пропадем! Но из обитателей нашего барака никто никому ничего выслать не может. Я тоже не могу послать родителям ни чая, ни сахара, ни мыла.

Впрочем, я дала себе клятву откладывать, как бы трудно ни было, немного денег, надеясь накопить хотя бы на скромную продуктовую посылку. Сама я спасаюсь тем, что питаюсь в рабочей столовой. Там можно купить три блюда – суп, тушеный картофель с капустой или молочную кашу, ну и запеканку из лапши. Основная еда – хлеб.