1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Я человек опытный, изъездил тысячу дорог, много чего видел! Вот, к примеру, ехал я как-то по безлюдной открытой местности…» И он рассказал случай о том, как грузовик сломался в степи, и два человека четыре дня ждали помощи, съели все, что захватили с собой, и были вынуждены ловить сусликов. Я тоже рассказала об одной поездке. Но только это было на фронте. «Мы ехали вот так же, как сейчас, в кузове, – стала рассказывать я. – И вдруг появились немецкие самолеты. Я была уже опытной, воевала второй год, поэтому не растерялась. Спрыгнула с машины, бросилась на землю. А один молодой солдатик закричал, заметался, швырнул винтовку…» Тут мне пришлось замолчать. Я не смогла продолжать из-за выражения лица дядечки-снабженца. Лицо его исказилось, скривилось, словно на него пахнуло гнилым болотом. Он что-то забормотал. Потом выругался. А потом набросил на голову капюшон дождевика, отодвинулся от меня и отвернулся. Несколько часов мы ехали молча, будто незнакомые или поссорившиеся люди. А когда грузовичок остановился, и водитель крикнул: «Привал!», снабженец отправился обедать и меня не пригласил. Я оскорбила этого сорокалетнего мужчину тем, что в свои двадцать четыре года была фронтовичкой, а он трудился в тылу. С тех пор я не рассказывала незнакомым людям о войне, не узнав прежде, воевали ли они. Впрочем, фронтовики, как оказалось, тоже не желали слушать подробности моей фронтовой судьбы. Кто я была для них? «Сестреночка». Они храбрецы и герои, «прошли от и до», а я, по их мнению, видела лишь блиндажи да окопы. Они ходили в атаку, а меня будто бы командиры берегли. И мне не верили, что и я была под пулеметным огнем и ползала по-пластунски «на самом пятачке» и что тоже могу предъявить награды. Лишь через много лет меня, женщину в пожилом возрасте, слушали и спрашивали о войне, и никто не перебивал, не спорил и не кричал: «Чепуха!» Ко мне бежали пионеры, дарили цветы и повязывали мне пионерский галстук, и спрашивали про медали, и я с удовольствием рассказывала, дождавшись своего часа. Это и был мой час – час бабуси-фронтовички. Бабушка и война – это выглядело вполне естественно и никого не раздражало. А когда я была молодой и зрелой, мои рассказы обижали и оскорбляли молодых и одиноких женщин и не воевавших мужчин. И я замолчала на тридцать лет.