1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Волосы отросли, я раздобыла себе платье и туфли, достала даже светлые носочки, по моде, на базаре купила перешитую, но все-таки добротную кофту, купила ношенные башмачки, пальто и беретку, а жизнь лучше не стала. Я очень любила кино и думала, что буду ходить в клуб и кинотеатр. Думала, что там, может быть, познакомлюсь с каким-нибудь мужчиной. Вдруг, думала я, мне встретится фронтовик, да еще с моего фронта! Но выбраться с окраины было непросто. Небольшой автобусик приезжал всего два раза в день, утром и вечером. Люди набивались в него так плотно, что трещали кости. Многие ходили пешком по обочине дороги, и я тоже попробовала и увидела, что этот поход пожирает мою обувь, которую я раздобыла с большим трудом. В 1946—49 годах обувь отчаянно и болезненно берегли, ведь ее почти не было в продаже. Туфли клали под матрац и даже под подушку, словно кошелек с деньгами. Их могли в любую минуту украсть. Я именно так и делала, когда ложилась спать. Но не только я, а вообще все присматривали за своим имуществом, потому что воровство было почти эпидемией. Из-за этого часто случались драки, причем дрались, бывало, сразу четверо – две мамаши и два сына-подростка. Кто-то из них кого-то заподозрил в воровстве еды или вещей, например, простыни или полотенца. И простыню, и полотенце можно было в любой момент продать на базаре или выменять на еду. Еда ценилась больше всего, ее было мало, о ней мечтали, она снилась, из-за нее ссорились и враждовали. В сороковые годы от недоедания и однообразия сходили с ума и решались на самоубийство и воровство. В нашем бараке никто не питался полноценно, и люди, поэтому, не были добрыми. Все раздражались и хмурились. На одной крупе и селедке добрым не станешь, как ни старайся. Наоборот, сделаешься параноиком. И мы были параноиками, только мы тогда не знали этого слова, а просто бредили едой. Кроме еды, бредили мужчинами и хоть какой-нибудь сменой впечатлений. Нам хотелось чистоты и уюта, но какие чистота и уют могут быть в бараке? Здесь теснее, чем в окопе. Нет воды, чтобы помыть полы. Воду берегут, чтобы пить, готовить и умыться. Вымыть тело можно лишь в бане, и все ждут банного дня. После бани становится немного веселее. Мне повезло: я мылась чаще, чем другие обитатели барака, так как пользовалась душевой в нашей прачечной. А мои соседки по комнате Агния, Валентина Петровна и Ольга Ивановна мылись раз в десять дней. Валентина Петровна служила в техническом бюро. Ольга Ивановна была бухгалтером. Валентина Петровна рассказывала, что если бы не война, Москва была бы совсем другим городом. Сталин задумал сделать Москву самой красивой столицей в мире. Улицы – гигантские. Прорва автобусов и такси. Дома огромные и величественные, как египетские пирамиды. Каждая семья проживает в отдельной квартире, а то и каждый одинокий житель. Кругом магазины, ателье, музеи, цирки, театры, кинотеатры. Станции метро – огромные дворцы. На улицах ни соринки. Милиционеры в белых перчатках и шлемах. Всюду гранит и мрамор. Вот что такое Москва! Вот как было бы, если бы не война. Мы слушали и вздыхали. Война швырнула всех нас в нищету, бедность, в тесноту и неустроенность. Когда мы выберемся?

Я надеялась, что выберусь из барака через год, 1946-ом, но не вышло. Тогда я стала мечтать о том, что это случится в 1947-ом. Барак – отчаянно унылое зрелище. Летом пыльно, пыль проникает в комнаты и захватывает все, что можно. Наверное, потому что вокруг все дороги грунтовые, а не асфальтовые, и мало кустов и деревьев. Днем полчища мух, а по ночам до утра донимают комары. От комаров нет спасения. Осенью сыро, протекает крыша, по бараку расползается плесень. Зимой холодно, дует в окна, в щели, никак не можешь согреться. В морозы спим одетые.