1946 г, 47 г, 48 г, 49 г. или Как трудно жилось в 1940-е годы

Мне тоже были бы по сердцу успокаивающие слова, но мне их никто не говорил. Некому было. Мой полковник пропал. Он бросил меня в бараке, и всего через неделю я поняла, что мы никогда не будем вместе. Это детская сказка. Такой он оказался человек, Игорь Т. Один только раз навестил меня – как раз спустя неделю – и больше не появлялся. Однако в барак он не зашел, а послал подростка постучаться в мою комнату, и я побежала по дорожке, дрожа от радости. Игорь выглядел таким, каким был на войне – статный, высокий полковник с орденами и медалями. Но глаза его уже не были такими живыми, как прежде. И улыбка была сдержаннее. Он разговаривал со мной, держа руки в карманах. Я спросила, почему он не зашел, а послал местного мальчишку. Игорь не ответил, но я поняла: он брезгует входить в грязное и затхлое помещение. Еще я увидела, что больше не нравлюсь ему. От меня пахнет бараком. На мне нет наград и знаков различия. Сапоги запылились, потускнели. Лицо бледное. Да еще по-мужски короткие волосы! «Я обещал тебе помочь и помогу, – сухо сказал Игорь. – Вот листок с адресом завода, где тебя возьмут на работу. Обратишься к инженеру П. Он все сделает. Поможет с постоянной пропиской в рабочем общежитии. А когда все успокоится, я к тебе загляну. Подумаем, как быть… То есть решим что-нибудь…» Больше я Игоря не видела. Он выкинул меня из своей жизни. Я только слышала о нем. Через три года, в 1948 году, он утонет в реке, пытаясь переплыть ее пьяным.

Все эти три года он будет частенько прикладываться к бутылке, окруженный такими же бывшими старшими офицерами. Семьи он не заведет. А я до конца лета 1948 года проживу в этом отвратительном бараке, и это будут очень-очень сложные годы. Но тогда я не могла знать об этом. Игорь помахал мне рукой и ушел. Я вернулась в свою унылую комнату, села на кровать. Моя история стала теперь такой же, как у всех прочих одиноких женщин нашего барака. Я живу в тесноте, в тоске, без сердечного друга. Что делать? Помню, мне захотелось выпить, и я дождалась Агнии и попросила: «Дай мне спирту». Она сказала: «Что, тошно? Да, мадам, у нас здесь без глотка водки пропасть можно. Сгинешь быстрее, чем на войне». Мы выпили спирту и замолчали. Вот так же уныло и тоскливо бывало на фронте перед боем, когда все ждут сигнала к наступлению. Все знали: мгновение – и ты мертв или калека. Мысли об этом наводили ужасную тоску. А здесь, в мирной жизни, не рвутся снаряды и не свистят пули, но хорошего все равно мало. «Что ж, пойду работать на завод, – сказала я. – Может быть, заодно стану учиться». Агния махнула рукой: «Иди хоть к лешему. Главное – это не остаться одной. Вот запомни это. Быть одной – каторга! А еще нужно выбраться из барака…»

Я устроилась работать на завод. Оказалось, что барак, в котором я живу, как раз принадлежит заводу. В 1946 году я поступила в техникум, на заочное отделение. Перебралась из заводского цеха работать в прачечную – руководство банно-прачечного треста пообещало выделить мне комнату в квартире. Я подумала: «Это было бы счастье!» Однако мне не назвали даже приблизительной даты. Когда выделят комнату – неизвестно. Но зато у меня появилась надежда. Впрочем, сначала я пожалела о том, что ушла с завода, и вот почему: из-за мужчин. В прачечной работали одни женщины, а на заводе без мужчин все-таки нельзя было обойтись. В каждом цехе были мужчины – и молодые, и зрелые, и пожилые. Они ценились как золотые слитки. С ними можно было поговорить, пошутить, обсудить текущие производственные дела, и это хоть как-то походило на нормальную жизнь. Но все они были заняты. Попробуй прикоснись! Возьми парня за руку, и неприятности случатся незамедлительно. Однажды я взяла молодого слесаря за локоть, он в начале войны был ополченцем и в первом же бою получил ранение. Я спросила: «Куда тебя ранили?» Он закатал рукав и показал следы ранения. И я взяла его руку. Тут же я услышала вопль и увидела бегущую ко мне табельщицу, да еще с куском арматуры в руке. «Отойди от моего Алешки, змея! – закричала она, замахнувшись арматурой. – А то покалечу!» Слесарь засмеялся и увел свою девушку. Ко мне подошел мастер и сказал: «Да, такое здесь часто случается. Дамочки у нас психованные». Подобные случаи всегда оставляют след в душе, потому что заставляют вздыхать и настораживаться. Особенно когда они раз за разом повторяются. В прачечной работали одни женщины, но приезжали грузовики, привозили мешки с постельным и нательным бельем, и водители их были мужчины. Я еще не видела ни одного грузовика, но уже знала, что все шоферы заняты. Две работницы поманили меня в сторону и сказали: «Вот что, голубушка. Сюда приезжают грузовики, и за рулем – парни, но ты не вздумай к ним подходить. Ясно? Беги от них! Иначе мы тебе в лицо кипятком плеснем. Понятно? Эти парни давно уже наши!» Это было в 1946 году, и в этом году мне было как никогда одиноко. После работы я возвращалась в барак, садилась на кровать и подолгу молчала. Пойти мне было некуда.