1984

– Ничего страшного, – коротко повторила она. – Просто снова ударила кисть. Спасибо, товарищ!

И с этими словами она продолжила идти туда, куда изначально и направлялась – так бодро, словно ничего не случилось. Все происшествие заняло не более чем полминуты.

Нельзя позволить своим чувствам показаться на лице – это правило стало почти инстинктом, особенно когда в момент инцидента ты находишься прямо перед телеэкраном. Тем не менее, ему было трудно на мгновенье скрыть удивление: за те две или три секунды, во время которых он помогал девушке подняться, она ухитрилась сунуть что-то в его ладонь. Не оставалось сомнений, что она сделала это намеренно. Что-то маленькое и плоское. Проходя в дверь туалета, он переместил вещь в карман и коснулся ее кончиками пальцев. Это был клочок бумаги, сложенный квадратиком.

Стоя у писсуара, он сумел, немного повозившись, пальцами, распрямить листок. На нем явно что-то написано – это послание. С минуту он мучился искушением зайти в одну из кабинок и прочитать записку. Но он хорошо понимал, что это было бы непростительной глупостью. Здесь нигде нельзя быть уверенным, что за тобой постоянно не следит телеэкран.

Он вернулся в свою секцию-кабинетик, сел за стол и небрежно бросил клочок бумаги к другим документам, лежавшим перед ним, затем он надел очки и придвинул к себе диктопис. «Пять минут, – сказал он себе, – хотя бы пять минут!» Сердце колотилось в груди с пугающим стуком. К счастью, он занимался рутинной работой – исправление длинных колонок цифр не требовало особого внимания.

Что бы ни было написано на листочке, его содержание наверняка имеет политическое значение. Он мог представить себе один из двух вариантов. Например, что более вероятно, девица – агент полиции мыслей, именно этого он и боялся. Он не знал, зачем полиция мыслей решила таким странным образом послать ему сообщение, но наверняка у нее имелись на то причины. А может быть, листочек содержит угрозу, вызов, приказ совершить самоубийство или еще какую ловушку. Но был и другой вариант – дикое предположение вдруг пришло ему в голову, и он тщетно пытался избавиться от него. А если эта записка не от полиции мыслей, а от какой-нибудь подпольной организации. Вдруг Братство все-таки существует! Может, девушка в нем состоит! Безусловно, абсурдная идея, но она вдруг возникла в голове в тот самый миг, когда он ощутил клочок бумаги в руке. Только через пару минут он подумал о более реальном варианте. И даже сейчас, несмотря на то, что разум твердил о смертном приговоре, наверняка содержащемся в записке, он не верил в плохое, напротив, в глубине души таилась необоснованная надежда, сердце громко стучало, и, наговаривая цифры в диктопис, он с трудом сдерживал дрожь в голосе.

Закончив работу, он свернул ворох листов в рулон и засунул его в пневматическую трубку. Прошло восемь минут. Он поправил очки на носу, вздохнул и подтянул в себе новую пачку бумаг, сверху которой лежал тот самый клочок. Он распрямил его. На нем крупными неровными буквами было написано:

Я вас люблю.

В течение нескольких секунд он находился под столь сильным впечатлением, что не мог выбросить компрометирующую бумажку в канал памяти. Даже прекрасно зная о том, как опасно проявлять слишком большую заинтересованность к чему-либо, он не смог удержаться и не прочитать записку еще раз – просто хотел убедиться: в ней написаны именно эти слова.

Оставшуюся часть утра работа шла очень тяжело. А еще хуже то, что, пытаясь сосредоточиться на целом ряде скучных заданий, он должен был скрывать свое возбуждение от телеэкрана. Ему казалось, будто в животе у него полыхает огонь. Обед в жаркой, полной людей и шума столовой превратился в настоящую пытку. Он надеялся побыть в одиночестве во время обеденного перерыва, но черт принес дебила Парсонса, который шлепнулся рядом с ним, распространяя сильный запах пота, перебивающего едва заметный аромат жаркого; к тому же Парсонс завел бесконечный разговор о Неделе ненависти. Особенный прилив энтузиазма у него вызывала модель головы Большого Брата из папье-маше – два метра в ширину, – изготовление которой на этот раз поручили отряду Разведчиков, где состояла его дочь. Более всего раздражало то, что из-за гула голосов Уинстон едва ли слышал, что говорит Парсонс, а потому он все время переспрашивал и выслушивал некоторые глупые фразы по два раза. Лишь однажды он поймал взгляд девушки; она сидела в дальнем конце комнаты с двумя другими сотрудницами. Похоже, она не заметила его, и он больше не смотрел в ее сторону.