1984

Они приходят за тобой ночью, всегда ночью. Лучше всего убить себя до того, как тебя возьмут. Наверняка некоторые люди так и сделали. Многие из исчезнувших на самом деле совершили самоубийство. Но, чтобы убить себя в мире, где нет огнестрельного оружия или быстродействующих надежных ядов, нужна отчаянная храбрость. С каким-то удивлением он подумал о биологической бесполезности боли и страха, о вероломстве человеческого тела, которое всегда цепенеет и застывает как раз в тот момент, когда нужно приложить особые усилия. Если бы он действовал быстро, то темноволосая девица могла бы уже замолчать; но именно из-за крайней опасности он утратил способность к действию. Его осенило, что в моменты наступления кризиса тебе приходится сражаться не с внешним врагом, а с твоим собственным телом. Даже сейчас, несмотря на выпитый джин, тупая боль в животе не давала свободно течь мыслям. И так, понял Уинстон, видимо, бывает во всех героических или трагических ситуациях. На поле боя, в камере пыток, на тонущем судне ты всегда забываешь, за что ты сражаешься, потому что страх тела растет и растет, пока не заполняет собой вселенную; и даже если ты не парализован ужасом и не кричишь от боли, жизнь – это ежесекундная борьба с голодом, холодом или бессонницей, с резями в животе или больными зубами.

Он открыл дневник. Важно что-то в него записать. Женщина на телеэкране затянула новую песню. Ее голос, казалось, ввинчивается в мозг, словно острый осколок стекла. Он попытался думать об О’Брайене, ради которого или для которого писался сей дневник, но вместо этого он начал размышлять о том, что с ним будет, когда его возьмет полиция мыслей. И ничего, если бы сразу убили. Ты как раз и ожидаешь, что убьют. Но до смерти (никто об этом не говорил, однако все знали) тебе надлежало пройти процедуру признания: валяться на полу и молить о пощаде, кричать, когда трещат ломающиеся кости и вылетают разбитые зубы, когда волосы сбиваются в кровавые колтуны.

Почему ты должен это терпеть, если конец все равно один? Почему нельзя просто сократить твою жизнь на несколько дней или недель? Никто не избежал разоблачения, и все всегда признавались. Даже единожды совершив мыслепреступление, ты подписывал себе смертный приговор. Так к чему тогда весь этот ужас, раз ты ничего не изменишь и будущее предрешено?

Он попытался снова представить О’Брайена – теперь уже более успешно. «Мы встретимся там, где нет темноты», – сказал ему О’Брайен. Он знал, что это значит, или думал, что знает. Место, где нет темноты, – это воображаемое будущее, которое ты никогда не видел, но в котором, благодаря воображению, ты мистическим образом оказываешься. Голос, идущий из телеэкрана, лез в уши и не давал сосредоточиться на будущем. Он взял в рот сигарету. Половина табака просыпалась на язык – горькая пыль, от которой не отплеваться. Лицо Большого Брата вплыло в голову, вытеснив оттуда О’Брайена. И как несколько дней назад, он вытащил из кармана монету и посмотрел на нее. Лицо не отрывало от него взгляда – тяжелого, спокойного и как бы защищающего, но что это за улыбка спряталась в темных усах? Свинцом похоронного звона его настигли слова:

Война – это мир

Свобода – это рабство

Незнание – сила

Часть II

Глава 1

Была середина утра, когда Уинстон вышел из своей рабочей кабинки и направился в туалет.

Навстречу ему, с другого конца длинного, ярко-освещенного коридора двигалась одинокая фигура. Девица с темными волосами. Прошло четыре дня с того вечера, когда он столкнулся с ней у лавки старьевщика. Она приблизилась – и он увидел, что ее правая рука была на перевязи, незаметной на расстоянии, поскольку она не отличалась по цвету от рабочего комбинезона девушки. Может, она сломала руку, когда вертела один из тех больших калейдоскопов, на которых «вчерне набрасывались» сюжеты романов. Частая травма в Департаменте художественной литературы.

Их разделяло метров пять, когда девушка споткнулась и упала почти ничком, лицом вниз. Резкий крик боли вырвался из ее уст. Должно быть, снова ударила больную руку. Уинстон на секунду остановился. Девушка поднялась на колени. На фоне рта, еще более красного, чем обычно, ее лицо казалось молочно-желтым. Она не отрывала от него глаз, глядя на него скорее умоляюще, чем со страхом или болью.

В душе у Уинстона бушевали эмоции. Перед ним враг, который пытался убить его. Но он видел еще и человеческое существо, которому больно, – возможно, со сломанной костью. Он скорее инстинктивно наклонился помочь ей. Когда он заметил, что она упала на забинтованную руку, ему показалось, будто он сам почувствовал боль.

– Вы ушиблись? – спросил он.

– Ничего страшного. Это рука. Через секунду все будет в порядке.

Она говорила так, будто сердце выпрыгивало у нее из груди. И еще она сделалась ужасно бледной.

– Вы что-то сломали?

– Нет, я в порядке. Было немного больно, теперь уже все.

Она протянула ему здоровую руку, и он помог ей встать. Лицо ее начало приобретать обычный оттенок, похоже, ей действительно лучше.