1984

– Я узнал вас еще там, на тротуаре, – сразу же сказал он. – Вы джентльмен, который приобрел альбом для молодой леди. Какая прекрасная бумага, скажу я вам. Раньше ее называли «кремовая верже». Такую уже, осмелюсь доложить, лет пятьдесят не делают. – Он посмотрел на Уинстона поверх очков. – Могу я предложить вам что-то конкретное? Или вы просто пришли посмотреть?

– Я мимо шел, – неопределенно ответил Уинстон. – Вот решил заглянуть. Мне ничего конкретного не нужно.

– Это и лучше, – ответил продавец, – потому что не думаю, что мог бы вам что-то продать. – Он сложил руки в знак извинения. – Сами видите: лавка, можно сказать, пуста. Между нами говоря, торговля антиквариатом вот-вот подойдет к концу. Нет уже ни спроса, ни предложения. Мебель, фарфоровая посуда, стекло – все уже в той или иной степени побито. А металлические вещи переплавлены. Я много лет не видел латунных подсвечников.

На самом деле крохотный магазинчик был забит товаром, но практически ничего не представляло ни малейшей ценности. Торговое пространство ограничивали бесчисленные пыльные рамы для картин, штабелями сложенные у стен. В витринах громоздились подносы с гайками и болтами, старые стамески, перочинные ножи со сломанными лезвиями, потускневшие часы, которые даже и не притворялись идущими, и прочая ерунда. Хоть какой-то интерес привлечь могли лишь разнообразные предметы на маленьком столике в углу: лакированные табакерки, агатовые броши и так далее. Направившись к столу, Уинстон заметил круглую гладкую вещицу, таинственно блестевшую в свете лампы, и взял ее.

Это был тяжелый кусок стекла, закругленный с одной стороны и плоский с другой – почти полушарие. В цвете и структуре стекла заключалась какая-то непонятная мягкость, наводившая на мысли о дождевой воде. В середине вещицы находился странный розовый завиток, увеличенный за счет выпуклости; он напоминал розу или морской анемон.

– Что это? – спросил очарованный предметом Уинстон.

– Коралл, это коралл, – ответил старик. – Скорее всего, из Индийского океана. Там такие обычно вставляли в стекло. Сделано не меньше сотни лет назад. Судя по его виду, даже больше.

– Прекрасная вещь, – произнес Уинстон.

– Прекрасная вещь, – с признательностью согласился его собеседник – Но сейчас не многие способны ее оценить. – Он кашлянул. – И если вы вдруг захотите ее купить, то она будет стоить вам четыре доллара. Помню времена, когда за вещи такого рода просили восемь фунтов, а восемь фунтов – ну, если честно, не подсчитаю, – но это большие деньги. Однако кому сейчас нужен настоящий антиквариат – даже та малость, которая еще уцелела?

Уинстон тут же выложил четыре доллара и опустил желанную стекляшку в карман. Его привлекла даже не сама красота, а мысль об обладании вещью, сделанной во времена, столь отличные от настоящего дня. Мягкое стекло дождевой воды не походило ни на одно когда-либо виденное им. Вещица была вдвойне привлекательна благодаря ее явной бесполезности, хотя он догадывался, что она, должно быть, использовалась как пресс-папье. Она тяжело скользнула в карман, но, к счастью, особенно не выпирала. Странная вещь; члена Партии компрометировал уже сам факт ее обладания. Любой старинный и потому красивый предмет всегда вызывал хотя бы легкое подозрение. Получив четыре доллара, старик заметно взбодрился. Уинстон понял, что можно было сбросить цену до трех или даже двух.

– Наверху тоже есть комната, можем посмотреть, если хотите, – предложил он. – Там ничего такого. Так, несколько вещичек. Только нужно лампу взять, если хотите подняться.

Он зажег еще одну лампу и, согнувшись, медленно, показывая дорогу, пошел по крутой старой лестнице, а затем по крошечному коридору в комнату, окна которой выходили не на улицу, а на мощенный булыжником двор и целый лес дымовых труб с колпаками. Уинстон заметил, что мебель в комнате стояла так, будто здесь все еще живут. Ковровая дорожка на полу, пара картин на стенах и глубокое закопченное кресло, придвинутое к камину. Старомодные стеклянные часы с двенадцатичасовым циферблатом тикали на каминной полке. У окна, занимая почти четверть комнаты, стояла огромная кровать со все еще находящимся на ней матрасом.

– Мы здесь жили, пока жена не умерла, – извиняющимся тоном сказал старик. – Постепенно продаю мебель. Прекрасная кровать красного дерева, лучше сказать: была бы прекрасной, если бы выгнать оттуда клопов. Но осмелюсь заметить, вы, верно, находите ее немного громоздкой.