1984

За пять дней он отработал более девяноста часов. Как и все остальные в Министерстве. Но сейчас все закончилось, и в буквальном смысле слова работы не было – совершенно никакой партийной работы до завтрашнего утра. Он мог шесть часов провести в убежище, а еще девять – в собственной постели. Светило ласковое послеполуденное солнце, и он медленно шел по грязной улице в сторону магазинчика мистера Чаррингтона, поглядывая одним глазом, не появился ли где патруль, но при этом будучи почему-то убежденным, что сегодня ему ни от кого не грозит опасность. Тяжелый портфель, который он нес, на каждый шаг отвечал ударом по колену, отчего по ноге вверх и вниз бежали мурашки. Внутри портфеля лежала книга, которой он владел уже шесть дней, но пока еще не начинал читать и даже взглянуть на нее не успел.

На шестой день Недели ненависти, после процессий, речей, криков, песен, флагов, транспарантов, фильмов, восковых фигур, боя барабанов и визга труб, топота марширующих ног, лязганья танковых гусениц, рева эскадрилий, грохота орудий – после шести дней всего этого, когда судороги всеобщего оргазма дошлидо пика, а ненависть к Евразии кипела так сильно, что, попади в руки толпе две тысячи евразийских военных преступников, которых предполагалось публично казнить через повешение в последний день мероприятий, их бы просто разорвали на куски – как раз в этот момент было объявлено, что Океания больше не воюет с Евразией. Теперь Океания находится в состоянии войны с Истазией. А Евразия отныне союзник.

Конечно, никого не готовили к таким переменам. Просто стало известно – внезапно и сразу всем, – что врагом является Истазия, а не Евразия. Когда это случилось, Уинстон принимал участие в демонстрации на одной из площадей в центре Лондона. Дело было поздним вечером – белые лица и алые флаги заливал свет прожекторов. На площади собралось несколько тысяч человек, включая большую группу школьников – около тысячи ребят, – одетых в форму Разведчиков. С платформы, обтянутой красной материей, к публике обращался оратор из Внутренней партии – маленький, тощий человечек с непропорционально длинными руками и большим лысым черепом, над которым развевалось несколько жидких прядей волос. Словно маленький Румпельштильцхен, он корчился от ненависти; одной рукой мужчина вцепился в микрофон, а другой, огромной, будто висящей на костлявом запястье, он угрожающе резал воздух над своей головой. Его голос, которому усилители придали металла, гудел о бесконечных зверствах, массовых убийствах, депортациях, мародерстве, насилии, истязании заключенных, бомбардировке мирного населения, лживой пропаганде, неоправданной агрессии, нарушении мирных соглашений. Слушая его, было невозможно сначала не поверить ему, а потом не сойти с ума. С каждой секундой толпа все больше и больше накалялась, и голос оратора тонул в первобытном животном реве, непроизвольно вырывавшемся из тысяч глоток. Самые дикие крики раздавались оттуда, где находились школьники. Речь звучала уже минут двадцать, когда на платформу торопливо взобрался посыльный с листком бумаги, который он передал выступающему. Тот развернул листок и, не прерывая своей речи, прочитал его. Ни в его голосе, ни в манере вести себя ничего не изменилось, содержание спича тоже осталось прежним, только вдруг имена стали другими. И без всяких слов по толпе прокатилась волна понимания. Океания воевала с Истазией. Уже в следующее мгновение образовалась страшная суматоха. Флаги и транспаранты, украшавшие всю площадь, оказались неверными! Почти на половине из них изображены не те лица. Да это саботаж! Работа агентов Гольдштейна! Во время буйной интерлюдии плакаты срывали со стен, флаги рвали в клочья и топтали ногами. Разведчики, демонстрируя чудеса ловкости, карабкались по крышам и отрезали транспаранты, привязанные к трубам. В течение двух-трех минут все было кончено. Оратор, продолжавший душить микрофон рукой, наклонился вперед, помахал свободной верхней конечностью и вернулся к своей речи. Еще минута – и толпа вновь взорвалась диким ревом гнева. Ненависть плескалась точно так же, как раньше, только цель поменялась.

Более всего Уинстона потом поразило то, как ловко оратор переключился с одного на другое прямо на середине фразы – не просто без паузы, но даже не нарушив синтаксическую структуру предложения. Однако сейчас его занимали другие мысли. В самый разгар суеты, когда срывали плакаты, мужчина, чьего лица он не видел, тронул его за плечо и произнес: «Извините, мне кажется, вы уронили портфель». И он, не сказав ни слова, рассеянно взял портфель. Он знал, что вряд ли сможет заглянуть в него в ближайшие дни. Как только закончилась демонстрация, он немедленно отправился в Министерство правды, хотя было уже почти двадцать три часа. Так же поступили и все остальные работники Министерства. По телеэкрану передали приказ всем явиться на рабочее место, но этого и не требовалось.