1984

– Конечно, виновен! – закричал Парсонс, бросив подобострастный взгляд на телеэкран. – Вы ведь не думаете, что Партия может арестовать невиновного человека? – Его лягушачье лицо стало спокойнее, и на нем даже появилось чуточку лицемерное выражение. – Мыслепреступление – ужасная вещь, старина, – заметил он нравоучительно. – Оно такое коварное. Захватит тебя, а ты и не ведаешь об этом. Знаете, как со мной случилось? Во сне! Да, это факт. Я работал, старался внести свою лепту и вообще не подозревал, что у меня в голове эта дрянь засела. А потом начал говорить во сне. Знаете, что они от меня услышали? – Он понизил голос, как это делает человек, обязанный по медицинским причинам сказать нечто неприличное. – «Долой Большого Брата!» Да, я это сказал. Кажется, повторял снова и снова. Только между нами, старина: я рад, что меня взяли, пока все это дальше не зашло. Знаете, что я скажу, когда буду выступать перед трибуналом? «Спасибо, – вот, что я скажу, – спасибо, что спасли меня, пока было не слишком поздно».

– Кто на вас донес?

– Моя маленькая дочурка, – ответил Парсонс с какой-то скорбной гордостью. – Она подслушивала через замочную скважину. Услышала, что я говорю, и вызвала патруль прямо на следующий день. Довольно умно для семилетнего ребенчишки, а? Я на нее обиды не держу. На самом деле ею горжусь. Значит, в любом случае воспитал ее в правильном духе.

Он несколько раз дернулся вверх и вниз, бросая тоскливый взгляд на туалетное приспособление. Затем он вдруг решительно сдернул с себя шорты.

– Извини, старина, – произнес он. – Не могу терпеть. Это все от волнения.

И он плюхнулся своей объемистой задницей на ведро. Уинстон закрыл лицо руками.

– Смит! – взвизгнул голос из телеэкрана. – Шестьдесят-семьдесят девять Смит У! Открыть лицо. В камере запрещается закрывать лицо.

Уинстон убрал руки. Парсонс шумно и очень обильно сходил в туалет. А потом оказалось, что крышка закрывается плохо, и в камере долго стояла нестерпимая вонь.

Парсонса увели. Таинственным образом приходили и уходили еще какие-то заключенные. Одной из них, женщине, сказали: «Комната 101», и Уинстон заметил, как она, услышав эти слова, вдруг задрожала и побледнела. Время шло, и если его привели сюда утром, то сейчас должен был быть полдень; или если тогда был полдень, то сейчас полночь. В камере находились шесть арестантов – мужчин и женщин. Все сидели очень спокойно. Напротив Уинстона расположился мужчина почти без подбородка, с крупными длинными зубами, и оттого лицо его очень напоминало какого-то большого безвредного грызуна. Его пухлые, испещренные пятнышками щеки так оттопыривались внизу, что казалось, будто за ними спрятаны запасы еды. Бледно-серые глаза робко оглядывали лица сидящих в камере, но мужчина тут же отводил их, стоило ему поймать чей-то взгляд.

Дверь открылась – ввели очередного узника, при виде которого Уинстон ощутил холодок внутри. Это был обычный, невзрачного вида мужчина, возможно, инженер или какой-то техник. Но лицо его поражало сильной изможденностью. Оно походило на череп. Из-за страшной худобы рот и глаза выглядели непропорционально огромными, к тому же в глазах этих плескалась убийственная, неукротимая ненависть к кому-либо или чему-либо.

Мужчина сел на скамью почти рядом с Уинстоном. Уинстон больше не смотрел на него, но измученное лицо-череп так явственно стояло в его глазах, будто он продолжал видеть его прямо перед собой. Внезапно он понял, в чем дело. Мужчина умирал от голода. Та же мысль почти одновременно пришла в голову всем, кто находился в камере. Сидящие на скамье слабо зашевелились. Мужчина без подбородка пристально посмотрел на человека с лицом-черепом, затем виновато отвел глаза, потом взглянул на него снова, словно тот непреодолимо притягивал его. Он начал ерзать на сиденье. Наконец он встал, неуклюже прошелся по камере, засунул руку в карман своего комбинезона и со смущенным видом протянул мужчине с лицом-черепом запачканный чем-то кусок хлеба.

Телеэкран тут же издал яростный оглушительный рев. Мужчина без подбородка едва не подпрыгнул на месте. Человек с лицом-черепом быстро убрал руки за спину, словно желая показать всему миру, что он отказался от дара.

– Бамстед! – прогрохотал голос. – Двадцать семь-тринадцать Бамстед Дж.! Сейчас же бросить хлеб!

Мужчина без подбородка уронил кусок хлеба на пол.

– Стоять на месте, – продолжал голос. – Лицом к двери. Не двигаться.