1984

– Уинстон, жизнь мы держим в узде, на всех уровнях. Вам представляется, будто существует некая человеческая природа, что придет в ярость от того, что мы делаем, и обернется против нас. Только человеческую природу мы создаем. Люди бесконечно податливы. Или, по-видимому, вы вернулись к своей старой идее, что пролетарии или рабы восстанут и свергнут нас. Выбросьте это из головы. Они беспомощны, как скоты. Партия и есть человечество. Остальные вне него значения не имеют.

– Мне все равно. В конечном счете они побьют вас. Рано или поздно поймут, что вы из себя представляете, и тогда порвут вас в куски.

– Есть у вас хоть какое свидетельство, что это происходит? Или назвать причину, почему должно происходить?

– Нет. Я верю в это. Я знаю, что у вас не получится. Есть во Вселенной что-то… не знаю, некий дух, принцип некий… который вам никогда не одолеть.

– Вы верите в Бога, Уинстон?

– Нет.

– Тогда что же оно такое, этот принцип, что одолеет нас?

– Не знаю. Дух Человека.

– Вы считаете себя человеком?

– Да.

– Если вы человек, Уинстон, то последний человек. Ваш вид вымер, а мы ему унаследовали. Вы понимаете, что вы один? Вы вне истории, вас не существует. – О’Брайен сменил тактику и жестко бросил: – Вы верите в свое моральное превосходство над нами, лживыми и жестокими?

– Да, я верю в свое превосходство.

О’Брайен молчал. Заговорили два других голоса. Не сразу, но в одном из них Уинстон узнал свой. Запись разговора, который он вел с О’Брайеном в тот вечер, когда вступил в Братство. Слышал себя, уверявшего, что готов прибегнуть к обману, лжи, шантажу, поощрять проституцию и наркоманию, распространять венерические заболевания, плеснуть кислотой в лицо ребенку… О’Брайен нетерпеливо махнул рукой, словно давая понять, что продолжать не имеет смысла, повернул выключатель – и голоса умолкли.

– Вставайте с кровати, – велел он.

Путы ослабли. Уинстон спустил ноги на пол и неуверенно поднялся.

– Вы, последний человек, – произнес О’Брайен. – Вы, хранитель человеческого духа. Вам предстоит увидеть, что вы из себя представляете. Разденьтесь.

Уинстон развязал тесемку на комбинезоне. Молнию из него давно выпороли. Он не помнил, раздевался ли донага после ареста. Под одеждой к телу липли грязные, желтоватые лохмотья – остатки нижнего белья. Бросив их на пол, он заметил в дальнем конце комнаты зеркало с тремя створками. Подошел ближе и остановился как вкопанный. При виде своего отражения он не смог сдержать крик.

– Ну же, – понукал О’Брайен, – встаньте между створками. Сбоку тоже стоит взглянуть.

Уинстон замер в испуге. Навстречу ему двигалось нечто согбенное, посеревшее, похожее на скелет. То, как он (а он себя узнавал) выглядел на самом деле, страшило. Он подошел ближе. Из зеркала свирепо и настороженно смотрело существо с выпуклым лбом, переходящим в бритый наголо череп, со сломанным носом, с разбитыми скулами. На щеках залегли глубокие складки, рот запал. Безусловно, лицо его собственное, но изменилось оно куда больше, чем внутренне изменился сам Уинстон: проступавшие на нем чувства отличались от тех, что он испытывал. Волос на голове почти не осталось. Сперва Уинстон решил, что он еще и поседел, потом понял: это всего лишь грязь, тело посерело от застарелой, въевшейся грязи. Среди нее краснели недавние шрамы, на голени алела трофическая язва – незаживающая, гноящаяся рана вся в ошметках кожи. Особенно пугала худоба: грудная клетка ввалилась, как у скелета, ноги иссохли до такой степени, что колени были толще бедер. Теперь Уинстон понял, почему О’Брайен велел ему посмотреть на себя сбоку… Позвоночник искривился до невозможности, плечи сместились вперед, грудь как бы вдавилась внутрь, тощая шея под весом черепа сгибалась чуть ли не вдвое. Он превратился в старика лет шестидесяти, да еще и неизлечимо больного на вид.

– Иногда вы думали, – заметил О’Брайен, – что мое лицо – лицо члена Центра Партии – выглядит старым и потрепанным. Что же вы думаете о своем?

Он стиснул плечо Уинстона и развернул к зеркалу лицом.

– Взгляните, на что вы похожи! – вскричал он. – Взгляните на отвратительную, въевшуюся в кожу грязь, на мерзкую, гноящуюся рану на ноге. Вы хоть знаете, что смердите, как козел? Видно, уже принюхались. Взгляните, как вы отощали. Я могу сомкнуть пальцы вокруг вашего бицепса. Я могу сломать вашу шею как кочерыжку. Вы хоть знаете, что похудели на двадцать пять килограммов? Да у вас волосы клочьями лезут – глядите! – О’Брайен вырвал с его головы клок волос. – Рот откройте. Осталось девять, десять, одиннадцать зубов. Сколько у вас было, когда пришли к нам? А уцелевшие едва держатся. Смотрите!

Он схватил двумя мощными пальцами передний резец. Уинстона пронзила боль. О’Брайен с легкостью вытянул расшатанный зуб с корнями и швырнул на пол.

– Вы гниете заживо, распадаетесь на куски. Во что вы превратились, Уинстон? В мешок с дерьмом. Ну-ка, повернитесь к зеркалу. Видите, кто на вас смотрит? Последний человек. Если вы человек, то таково и все человечество! А теперь одевайтесь.