1984

Уинстона опять поразило, каким усталым выглядит лицо О’Брайена. Сильное, грузное и суровое, на этом лице в глазах светились ум и сдерживаемая страсть, перед которой Уинстон пасовал, и в то же время на нем проступала усталость. Под глазами набрякли мешки, щеки ввалились. О’Брайен склонился над ним, намеренно приблизив усталое лицо.

– Вы думаете, – проговорил он, – что лицо у меня старое и усталое. Думаете, что я разглагольствую о власти, а сам не в силах предотвратить распад собственного тела. Неужели вы не понимаете, Уинстон, что индивид – всего лишь клетка? Усталость для клетки – энергия для организма. Разве вы умираете, когда состригаете ногти?

О’Брайен отвернулся и стал расхаживать взад-вперед, сунув руку в карман.

– Мы жрецы власти, – заявил он. – Сила – бог. А вот для вас, Уинстон, власть – всего лишь слово. Пора вам уяснить, что такое власть. Первое, что вы должны усвоить: власть коллективна. Индивид обретает власть лишь тогда, когда перестает быть индивидом. Вы знаете лозунг Партии: «Свобода есть рабство». Вам не приходило в голову, что верно и обратное? Рабство есть свобода. Одинокий, то есть свободный человек всегда терпит поражение. Так и должно быть, потому что человек обречен на смерть, и в этом его самый главный дефект. Если же человек полностью, безоговорочно подчинится, если сможет отрешиться от своей личности, если сольется с Партией и станет ею, то обретет абсолютную власть и бессмертие. Второе, что вы должны усвоить: власть – это власть над людьми. Над телом и, самое главное, над разумом. Власть над материей – над объективной реальностью, как вы бы ее назвали, – неважна. Материю мы уже подчинили себе полностью.

На миг Уинстон позабыл про шкалу. Он отчаянно, до боли рванулся всем телом, пытаясь сесть, но путы держали крепко.

– Разве вы способны управлять материей?! – выпалил он. – Вам не подвластны ни климат, ни закон гравитации! А еще есть болезни, боль, смерть…

О’Брайен жестом велел ему умолкнуть.

– Мы управляем материей, потому что управляем разумом. Реальность находится внутри черепа. Постепенно вы этому научитесь, Уинстон. Мы способны абсолютно на все. Невидимость, левитация – все что угодно. Я мог бы взмыть над полом как мыльный пузырь, если бы захотел. Но я не хочу, потому что этого не хочет Партия. Пора вам избавиться от этих понятий девятнадцатого века о законах природы. Мы устанавливаем законы природы.

– Ничего подобного! Вы даже не хозяева всей планеты! Как насчет Евразии и Востазии? Их-то вы пока не завоевали.

– Не имеет значения. Завоюем, когда понадобится. А если и нет, то какая разница? Мы можем от них отгородиться. Океания и есть весь мир.

– Этот ваш мир – всего лишь пылинка во Вселенной, и человек так мал… так беспомощен! Да и появился он совсем недавно. Миллионы лет на нашей планете вообще никто не жил.

– Вздор! Земле столько же, сколько нам. Как она может быть старше? Вне человеческого сознания вообще ничего нет.

– В земле полно костей вымерших животных, мамонтов, мастодонтов и огромных рептилий, которые жили здесь задолго до того, как появился человек!

– Вы сами-то эти кости видели, Уинстон? Разумеется, нет. Биологи девятнадцатого века их придумали. До человека не было ничего. После человека, если он вымрет, тоже не останется ничего. Вне человека – ничто!

– Как же так, ведь вне нас целая Вселенная! Взгляните на звезды! Некоторые из них в миллионе световых лет отсюда. Нам до них не добраться никогда.

– Что такое звезды? – равнодушно заметил О’Брайен. – Всего лишь огоньки в нескольких километрах. Если захотим, мы доберемся до них или же просто погасим. Земля – центр Вселенной. Вокруг нее вращаются и Солнце, и звезды.

Уинстон снова судорожно рванулся, но промолчал. О’Брайен продолжил говорить, как бы отвечая на невысказанное возражение:

– Для решения определенных задач, конечно, это неправда. Когда мы плывем по океану или предсказываем затмение, то для удобства предполагаем, что Земля вращается вокруг Солнца и звезды находятся в миллионах и миллионах километров от нас. И что с того? Неужели вы думаете, что мы не в силах разработать двойную астрономию? Неужели считаете, что наши математики на это не способны? Забыли про двоемыслие?

Уинстон поежился. Что бы он ни сказал, у О’Брайена на все был готов молниеносный ответ. И все же он знал, что прав. Уверенность в том, что вне разума ничего не существует… как же она называется? Вроде бы это заблуждение давно развенчано… Уголки губ О’Брайена поползли вверх.

– Говорил же вам, Уинстон: философия не ваш конек. Слово, которое вы пытаетесь вспомнить, – солипсизм. Так вот, ошибаетесь. Это не солипсизм. Коллективный солипсизм, если угодно. Хотя тут иное, нечто совершенно противоположное. Впрочем, мы отклонились от темы, – добавил он другим тоном. – Реальная власть, за которую нам приходится сражаться день и ночь, есть не власть над вещами, а власть над людьми. – Он помолчал и снова заговорил как школьный учитель с подающим надежды учеником: – Как один человек утверждает свою власть над другим, Уинстон?

Уинстон задумался.