1984

Еще трехлетним ребенком товарищ Огилви отказался ото всех остальных игрушек, кроме барабана, автомата и игрушечного геликоптера. В шесть лет – на год раньше положенного уставом – он по особому разрешению был принят в шпионеры, в девять был избран командиром отряда. А в одиннадцать разоблачил своего дядю и сдал его органам Госмысленадзора, подслушав разговор, обнаруживший, на его взгляд, преступные тенденции. В семнадцать лет стал районным организатором Юношеской антисекс-лиги. В девятнадцать изобрел ручную гранату, одобренную Министерством мира, которая за одно испытание при первом же взрыве насмерть поразила тридцать одного евразийского пленного. В двадцать три года Огилви погиб в бою. Его геликоптер, попавший под огонь вражеских истребителей, летел с важной депешей над просторами Индийского океана, и пилот, привязав к шее ручной пулемет, выпрыгнул с посланием из гибнущей машины в глубокую воду; как сказал Большой Брат, невозможно взирать на такую кончину без зависти. Комментируя смерть героя, Большой Брат добавил кое-какие подробности, характеризующие чистоту и целеустремленность товарища Огилви. Герой не курил, полностью воздерживался от алкоголя, не знал никакого другого отдыха, кроме часа, проведенного в гимнастическом зале, и дал обет безбрачия, полагая, что брак и забота о семье несовместимы с неустанной денной и нощной заботой о выполнении своего долга. Интересы его ограничивались принципами ангсоца, а цель своей жизни он видел в разгроме вражеской Евразии, а также выявлении и разоблачении шпионов всех мастей, саботажников, мыслепреступников и предателей.

Уинстон задумался над тем, стоит ли награждать товарища Огилви Орденом за Выдающиеся Заслуги, и в итоге решил не делать этого – из-за большого количества перекрестных ссылок, которое повлечет за собой подобное решение.

Разок он снова глянул в ячейку, расположенную напротив. И что-то с уверенностью подсказало, что Тиллотсон занят той же самой работой, что и он сам. Узнать, чья работа будет принята к исполнению, невозможно, однако Уинстон пребывал в глубокой уверенности, что его собственная. Товарищ Огилви, которого час назад не существовало ни в мыслях, ни на бумаге, обрел бытие. Интересно, подумал он, как просто создать человека мертвого, в отличие от живого. Товарищ Огилви, никогда не существовавший в настоящем, теперь неопровержимо существовал в прошлом, и как только факт махинации окажется забытым, будет существовать в нем с той же мерой подлинности и на том же уровне доказательств, что и Карл Великий или Юлий Цезарь.

Глава 5

Под низким потолком расположенной глубоко под землей столовки очередь обедающих неспешными рывками продвигалась вперед. В помещении уже было полно народа и стоял оглушительный шум. От прилавка исходил кисловатый, с металлическим привкусом парок, неспособный, однако, заглушить запах джина «Победа». В дальнем конце зала был устроен небольшой бар, представлявший собой простую дырку в стене, откуда продавали джин – десять центов за большой глоток.

– Тебя-то я и искал, – прозвучал голос за спиной Уинстона.

Он повернулся и увидел своего друга Сайма, работавшего в Исследовательском департаменте. Наверное, слово «друг» было в данном случае неуместным. В нынешние времена никаких друзей не существовало, их заменяли товарищи, однако среди товарищей встречались такие, чье общество оказывалось более приятным, чем общество других камарадов. Филолог Сайм специализировался по новоязу. Фактически он входил в состав колоссальной бригады специалистов, занятых составлением одиннадцатого издания словаря новояза.

Ростом Сайм был невелик, меньше Уинстона. У него были темные волосы и большие, навыкате, глаза, скорбные и вместе с тем насмешливые. Во время разговора с ним казалось, что он пристально изучает лицо собеседника.

– Я хотел спросить, не найдется ли у тебя бритвенных лезвий, – сказал Сайм.

– Ни одного! – виноватым тоном отозвался Уинстон. – Искал их везде, где только можно. Похоже, что они более не существуют в природе.

Бритвенными лезвиями интересовались все. Вообще-то, у Уинстона лежали в запасе целых два неиспользованных лезвия, но в последние месяцы их в продаже не было. В партийных магазинах всегда отсутствовал какой-нибудь товар первой необходимости: иногда пуговицы, иногда штопальные нитки, иногда шнурки для ботинок… Вот сейчас не было бритвенных лезвий. Чтобы их раздобыть, требовалось прошерстить черный рынок.

– Сам шестую неделю бреюсь одним и тем же, – солгал Уинстон.

Очередь снова дернулась вперед. Остановившись, Уинстон снова повернулся к Сайму. Оба взяли по засаленному металлическому подносу из стопки в конце прилавка.

– А ты ходил вчера смотреть, как вешали пленных? – спросил Сайм.

– Работал, – безразличным тоном проговорил Уинстон. – Посмотрю в хронике.

– Совсем не то впечатление, – отметил Сайм.

Насмешливые глаза изучали лицо Уинстона. «Я знаю тебя, – как будто бы говорили они. – Я вижу тебя насквозь. Я прекрасно понимаю, почему ты не пошел смотреть на повешение».