1984

Он привстал со сколоченной из досок постели, почти уверенный в том, что услышал голос О’Брайена. Во время всех допросов он ощущал, что тот находится совсем рядом, только незримо для него. Это он, О’Брайен, направлял ход всех событий. Это он приказывал охранникам истязать Уинстона, и он же не позволял им забить его насмерть. Это он решал, когда Уинстону следовало кричать и корчиться от боли, а когда ему можно отдохнуть, когда поесть, когда поспать, а когда в его руку следует вкачать наркоту. Это он задавал вопросы и подсказывал ответы. Он был мучителем, он был защитником, он был инквизитором, он был другом. И однажды – Уинстон не помнил когда, в наркотическом или нормальном сне или даже в момент бодрствования, – чей-то голос шепнул ему на ухо: «Не беспокойся, Уинстон; ты находишься под моей опекой. Я семь лет следил за тобой. Теперь настала поворотная точка. Я спасу тебя, я сделаю тебя совершенным…» Он не был уверен в том, что голос принадлежал О’Брайену, однако тот же самый голос семь лет назад в другом сне сказал ему: «Мы встретимся в месте, где не будет никакой тьмы».

Никакого конца допросам он не помнил. Существовал период тьмы, потом вокруг него начинала медленно материализовываться камера или комната, в которой он находился. Уинстон лежал плашмя на спине, не имея возможности пошевелить ни одним членом тела, обездвиженного во всех важных точках. Каким-то образом они зафиксировали даже его затылок. О’Брайен смотрел на него серьезными и печальными глазами. Лицо его, видимое снизу, казалось утомленным и грубым, мешки под глазами дополняли жесткие морщины, прочерченные от носа к подбородку. Он выглядел старше, чем предполагал Уинстон: должно быть, лет на сорок восемь или пятьдесят. Под рукой его находился прибор с циферблатом, на котором по кругу были нанесены какие-то цифры, а в середине торчала рукоятка.

– Я говорил вам, – произнес О’Брайен, – что если мы встретимся, то встретимся здесь.

– Да, – согласился Уинстон.

Без какого-либо предупреждения, если не считать таковым почти незаметное движение руки О’Брайена, волна боли захлестнула все его тело. Жуткой боли, тем более что он не мог видеть, что происходит; во всяком случае, ему казалось, что он только что получил смертельное увечье. Он не понимал, происходит ли это в реальности или же на нем испытывают какой-то электрический эффект; но тело его потеряло всякую форму, его словно раздирали по суставам. От боли на лбу выступил пот, но худшее опасение заключалось в том, что позвоночник может не выдержать это испытание и переломиться. Стиснув зубы, Уинстон пытался дышать через нос, решив держаться как можно дольше.

– Вы боитесь, – проговорил О’Брайен, изучая его лицо, – того, что через мгновение в вашем теле что-то лопнет. Ваш личный страх заключается в том, что это будет позвоночник. Вам ярко представляется, как он хрустит и ломается, как из него вытекает спинномозговая жидкость. Таковы ваши мысли, Уинстон?

Он не ответил. О’Брайен повернул в обратную сторону рукоятку прибора. Волна боли схлынула так же быстро, как и пришла.

– Я дал вам сорок единиц, – сказал О’Брайен. – Если посмотреть, можно увидеть, что на этом циферблате сотня делений. Не будет ли вам угодно во время всего нашего разговора помнить, что я в любой момент могу причинить вам боль той силы, которую сочту необходимой? Если вы будете лгать мне, или попытаетесь любым образом увиливать от ответа, или просто проявите недостойный себя уровень интеллекта, то немедленно взвоете от боли. Понятно?

– Да, – ответил Уинстон.

О ’Брайен чуть смягчился, задумчиво поправил очки и даже пару раз прошелся на два-три шага в обе стороны. Заговорил он уже спокойным, полным терпения голосом. Так мог бы говорить врач, учитель, даже священник, стремящийся объяснить, убедить, но не наказывать.

– Я занимаюсь вами, Уинстон, потому что вы стоите этого, – проговорил он. – Вам прекрасно известно, в чем с вами дело. Вы знали это уже не один год, но все равно сопротивлялись всякому знанию. Вы пребываете в умственном расстройстве, вы страдаете от нарушений памяти. Вы не способны вспомнить подлинные события и убеждаете себя в том, что помните другие, которых никогда не было. К счастью, это излечимо. Самостоятельно вам никогда не удалось бы вылечиться, потому что вы не хотите этого. Вам требовалось сделать всего лишь небольшое усилие воли, но оказалось, что вы не готовы к этому. Не сомневаюсь в том, что даже сейчас вы цепляетесь за свою болезнь, предпочитая считать ее добродетелью. Давайте произведем небольшой опыт. С какой державой Океания воюет в данный момент?

– Когда меня арестовали, Океания воевала с Востазией.

– С Востазией. Хорошо. И Океания всегда воевала с Востазией, разве не так?

Уинстон затаил дыхание, открыл было рот для того, чтобы заговорить, но передумал. Он не мог отвести глаз от циферблата.

– Прошу вас, говорите правду, Уинстон. СВОЮ правду. Рассказывайте мне то, что, по вашему мнению, помните.