Ибо знания их являли собой одно сплошное ничто, абсолютное ничто — ничто-ничто-ничто, как у дадаистов. Подобное невежество в детях ужасало. Всего две девочки в классе знали, что это Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот, и ни одна из них не смогла сказать, кто был королем до Георга V[249], кто написал «Гамлета», что такое простая дробь и какой океан отделяет Англию от Америки — Атлантический или Тихий. Причем большие пятнадцатилетние девочки ненамного превосходили восьмилетних малюток, не считая того, что умели бегло читать и красиво писать. Это было единственное умение, которым обладали почти все девочки постарше, — писать аккуратным почерком. Об этом миссис Криви позаботилась. Впрочем, в болоте их невежества нет-нет да и встречались разрозненные островки знаний, вроде причудливых, заученных наизусть стансов[250] из
Мало того что они ничего не знали, но они совершенно не привыкли, чтобы их спрашивали, и добиться ответов от них было непросто. Дороти вскоре убедилась, что все свои скудные знания девочки просто вызубрили, и когда она просила их подумать о чем-то самостоятельно, они беспомощно таращились на нее. Тем не менее они не выглядели нерадивыми ученицами и, судя по всему, решили быть «хорошими» — с новыми учителями дети всегда «хорошие»; поэтому усилия Дороти постепенно пробуждали в девочках — возможно, отчасти показную — заинтересованность. По их ответам у нее сложилось вполне отчетливое представление о методике обучения мисс Стронг.
Получалось, что теоретически девочки проходили все положенные предметы, но единственное, что они по-настоящему знали, это чистописание и арифметику. Миссис Криви делала особый упор на чистописании. А помимо этого они тратили массу времени — похоже, по часу-другому в день — на жуткую тягомотину под названием «перепись», состоявшую в переписывании текстов из учебников или с доски. К примеру, мисс Стронг писала некое благонравное «эссе» (одно из них, озаглавленное «Весна» — все девочки постарше прилежно его переписали, — начиналось следующими словами: «Теперь, когда по земле шагает игривый апрель, когда на ветвях поют птички, а из почек распускаются нежные цветочки…» И т. д. и т. п.); не приходилось сомневаться, что родители, время от времени заглядывавшие в школьные тетради, оставались довольны. Дороти начала понимать, что все, чему учили девочек, на самом деле предназначалось для их родителей. Поэтому такая важность придавалась «переписям», хорошему почерку и зубрежке шаблонных французских фраз; это были простые и дешевые способы пустить пыль в глаза. Между тем маленькие девочки на задних партах с трудом могли читать и писать, а одна из них, одиннадцатилетняя Мэвис Уильямс — ее жутковатое личико отличалось непомерно широко расставленными глазами, — совсем не умела считать. Было похоже, что последние полторы четверти все, что она делала, это писала крючки у себя в тетради. Крючки заполняли целую стопку ее тетрадей — страницу за страницей тянулись строчки крючков, напоминая мангровые корни в тропическом болоте.
Дороти старалась не задеть чувств девочек, обнаруживая их невежество, но сама была в шоке. Она не знала, что подобные школы еще существуют в цивилизованном мире. Все там поражало своей старомодностью, напоминая кошмарные частные школы из викторианских романов. Что до нескольких учебников, имевшихся в классе, то при взгляде на них возникало чувство, что ты попал в середину девятнадцатого века. Девочки учились всего по трем учебникам, среди которых была простенькая арифметика довоенного года издания, впрочем, довольно толковая, и вздорная книжонка под названием «Стостраничная история Британии» с изображением Боудикки[254] на колеснице, украшенной британским флагом. Дороти открыла эту книжку наугад, на странице 91, и прочитала: