1984 (коленкоровая тетрадь)

Что там говорится о перемещающихся жидкостях в сосудах, в одной из задачек по математике? Какое количество ее убыло? А еще то, что место не должно быть пустым. Наверное, оттого людям не сидится дома, подобно вешним водам влечет их в далекие края. Плохо то, что они снуют из одной крайности в другую, якобы в поисках истины, а не из-за того, чтобы кому-либо помочь, так что получается тешут свое самолюбие значит, гордыню ― да бы возвыситься над бедным людом. Хотя можно расходовать время, занимаясь поиском смысла земного существования и у себя дома ― «на печи», не найдя его, наплодив детей, спокойно умирая передать эту задачу в их ведение. Что для домоседов не найдется миски супа и экрана, светящегося телевизора, чтобы вперив в него свой взгляд, поглощать варево, насыщаясь и отвлекая голову всякой мельтешащей фигней. Вам все еще хочется верить, в хороших богатых капиталистов? Напрасно, не зря же им не верил Ленин. Думаете, они испугаются бунтов и всяких там революций и согласятся нас всех не имеющих работы пусть и скудно, но ― кормить? Да, согласятся, правда, небольшое количество, а других, не обессудьте, всех лишних, «акулы капитализма» пустят под каток истории. Они попросту станут им не нужны. Засоряют шумом эфир и всего лишь. Да и толку от них нет: ― никак не в состоянии понять, для чего живут. Без конца спорят. Яйцо вначале было, а уж затем курица? А может ― наоборот. Так и хочется сказать: ― знайте, яйцо, сделали китайцы, а из него уже все и пошло! Нет толковых философов у нас на Земле, а людей много ― восемь миллиардов. Что же с ними делать? Это не муравьи, которые хотят трудиться и для которых работы всегда не початый край. Им все-все, что расплодилось на Земле по случаю смерти нужно переработать, а проще ― утилизировать, даже самих усопших людей какими бы они не были доселе важными персонами. Лет через пятьдесят, у «золотого миллиарда» будет работать искусственный интеллект и исключительно умные машины, самая малость «человеков» займется их обслуживанием. Они будут предаваться размышлениям о смысле существования на нашей грешной Земле людей и на радость поглощать плоды машинного труда и небольшого количества остатков «человеков». Остальных ― семь миллиардов под каток истории. Им не нужен социализм. Это в СССР могли выпускать галоши продавать их, а не реализованные везти на завод перерабатывать в крошку и снова с них лить эти самые галоши. Люди должны трудиться! Для капиталиста это не рентабельно.

Я стоял у памятника Пушкину, размышлял о будущем и ждал Леонида Маргулиса, а может и не Маргулиса. С ним я познакомился в Крыму, когда отдыхал однажды в санатории «Украина», бывшем «Москва». Наше знакомство трудно назвать случайным, так как сложившиеся обстоятельства явно были кем-то с режиссированы. Такое у меня сложилось впечатление. Хотя бы потому, что было желание отправиться в санаторий «Затишье» ― но отчего-то не подошло время. В апреле я обычно садился в машину и катил на дачу заниматься огородом. Были и другие дома отдыха, но они все отпали, не соответствовали профилю моего заболевания. Оформив санаторно-курортную карту, я ждал телефонного звонка из дома соцзащиты и дождался. Человек, на другом конце провода, сказал: «это для вас» и попросил в срочном порядке забрать путевку, что я и сделал. Она была «горящей».

Билеты до Симферополя я купил с трудом и вдобавок еще на поезд с заходом в город Краснодар. Это получался большой крюк, но я не переживал и знал на что истратить свободное время: в чемодане у меня лежал ноутбук. Я намеревался продолжить написание своей книги, а еще было желание полюбоваться пейзажами, проезжая по Крымскому мосту, не получилось: мы его одолели глубокой ночью.

До санатория я добрался без проблем. Дня через два на меня вдруг вышел грек. Однажды, заперев комнату, я отправился на набережную погулять у моря и на проходной под взглядом охранника, придержал тяжелую металлическую дверь импозантному мужчине. Он тут же подхватил ее и выразил мне благодарность, правда, отчего-то на английском языке, а я ему тут же, не мешкая, без задержки ответил на немецком. Пусть знает: «и мы не лыком шиты». У меня несмотря на то, что я этим языком долго не пользовался, видать не все еще выветрилось ― осталось в голове: не зря же много лет учил в школе под присмотром матери и маститых преподавателей в стенах института, а еще, в аспирантуре, когда сдавал экзамены для кандидатского минимума.

Затем мы снова пересеклись с ним в столовой, а еще на лестнице, отправляясь на процедуры в медицинский корпус, после чего познакомились известным способом. Имя, я запомнил, а вот фамилию тут же забыл и уже не пытался обращаться как-то иначе ― Леонид и все. Он был несколько младше меня и оттого не возражал. А может по какой-то другой причине. Я не знаю.