1985

Ответа не последовало. Повсюду было темно. Бев, который уже спустился с койки и теперь стоял, опустив руки, сказал:

— Убийца. Ты убил мою жену, проклятый ты убийца!

— А? — Гарри даже пошатнулся от удивления. — Не знаю я твою жену, приятель. В жизни ни одной женщины не убил. Убил одну-двух добротой, но это другое дело. Боже ты мой, наверное, придется. — Подойдя к кувшину, он залил в себя добрую половину его содержимого. — Жуткая дрянь, — выдохнул он.

— Ты бастовал, — сказал Бев. — Ты дал сгореть Брентфордской больнице. Моя жена там лежала. Я ее видел. Я ее видел перед самой смертью.

Он бросился на Гарри, намереваясь выдавить ему глаза. Гарри был пьян, а еще дороден и с огромным животом, поэтому без труда отбросил руки Бева.

— Да ты из ума выжил. Мы пожаров не начинаем, мы их тушим, сечешь?

— Этот ты не потушил. Сволочь, убийца!

Он ударил, но промахнулся по лицу Гарри. Такое лицо, как у него, наверное, гораздо лучше смотрелось бы вверх ногами.

— Ты забастовал и оставил людей умирать в муках.

— Послушай, — ответил Гарри, — вини тех гадов, которые поджог устроили, ладно? Это были убийцы-ирлашки. ИРА, сечешь? Один мой приятель слышал, как они про это горланили в пивной на Шепрхердз-буш. Он им вмазал, и его за это шлепнули. Мы пожаров не любим, приятель. Чем меньше пожаров, тем нам лучше. Так что не начинай про это дело, ладно?

— Ты забастовал, — сказал Бев, — большего мне и знать не надо. Она просто сгорела до костей и обугленной кожи. Моя жена. Вот что ты сделал своей чертовой забастовкой.

— Послушай, — Гарри практически протрезвел. — Они говорят, мы подскакиваем, так? Мы слышим, как звонят колокола, скатываемся по столбу и вопросов не задаем. То же самое, когда в свисток свистят. Нам говорят, у вас забастовка. Ладно, тогда бастуем. А не будешь бастовать, с работы погонят, так? А у меня пятеро детей. А у меня старушка, которая мне сущий ад устроит, когда я утром домой попаду. У меня есть работа, и это то, что я могу делать. Должен делать. Мне нужны деньги, а учитывая, как цены вверх ползут, мне нужно все больше и больше. Поэтому приходится нагонять страху на всех и вся, бастуя, и тогда получаешь, что хочешь. Что тут плохого? А кроме того, это не мы с ребятами решаем, мол, вот сейчас будем бастовать. Сверху приказывают, и нам приходится.

— Гребаный ты убийца, — слабо, с сомнением сказал Бев.

— Знаю, каково тебе. Верно, пожар надо было потушить. Мы думали, армия этим займется. Господи, да ведь для этого армия и существует! А что эти сволочи забастуют, мы никак не ждали. До родимчика нашей работы боятся, вот что я тебе скажу, поэтому они решили отвертеться и начали талдычить, мол, они заодно с гражданскими братьями. Считается, что в армии солдаты делают, что говорят, а не то под расстрел. Мой папаша всегда так говорил, а он ведь в «Пустынных Крысах», в Седьмой танковой дивизии, и, богом клянусь, он был прав. — Гарри отошел к решетке. — Эй, вы! Я проспался, я выйти хочу! — Он начал громко трясти решетку и орать: — Берт, Фил, сержант Макалистер!

Бев сел на шаткий деревянный стул и сухо зарыдал.

8 Приговор суда

Как Беву и предсказывали, председательствовал в суде № 3 старый Эшторн. Это был свирепый придира о двух подбородках, далеко за семьдесят, лысый, но с кудельками волос, похожими на шерстяные шарики, над ушами. Рядом сидела его помощница — невзрачная плоскогрудая женщина в буроватой шляпе. Секретарь суда был громогласным и наглым. К Беву обращались просто Джонс. Констебль с кровавой ниточкой на щеке, которую — Бев мог бы поклясться — умело расширили губной помадой, зачитал обвинения в преувеличенной форме, в которую облек их сержант. Звучало довольно скверно. Мисс Порлок из супермаркета подтвердила все, кроме того, что якобы случилось в участке. Секретарь суда подал нож старому Эшторну, и старик с пугающим умением то и дело выбрасывал и убирал клинок, на который нанесли кровавые подтеки — предположительно сами полицейские. Временами старый Эшторн, подначивая, обращался к Беву с вопросом, имеет ли тот что-то сказать в ответ на обвинения.

— Признаю попытку кражи, — сказал Бев. — Но у меня нет работы. Государство рабочих отказывает мне в пособии по безработице. Я должен жить. Мне приходится красть.

— И украсть вам пришлось именно джин. — Старый Эшторн сверкнул бутылкой (Вещественное доказательство «А») в искусственном свете. — Не хлеб, а джин. И к тому же очень хороший джин.

Сложив длинные скелетные пальцы домиком, он строго навис над столом. Помощница слово в слово зачитала содержимое этикетки — даже покивала, точно изумлялась пространным претензиями на великолепие.

— Вы пытались избежать законного ареста, — сказал старый Эшторн. — При вас было окровавленное оружие.

— Не окровавленное. Этим ножом никогда не пользовались.

— Говорите, когда вас спрашивают, Джонс! — крикнул секретарь суда.

— Но именно это я и сделал, — возразил Бев. — Он произнес ложь, и я ее исправил. Что тут неверного?

Помощница зашептала что-то очень длинное на ухо старому Эшторну, а тот все кивал и кивал.