1991

Инструмент стоимостью 1000 советских рублей – состояние, большая покупка, ценность которой оценили позже. Органный звук преобразил дом в католический костел. Потолки показались выше, окна заискрились смальтовой мозаикой. Мягкий, вибрирующий, низкий звук заставил всех замолчать. Спасал семью от эстетической оторопи неталант Оли. Гаммы, арпеджио и аккорды грубили и строили рожицы, прячась под ее пальцами. Настройщику заплатили невиданных 50 рублей, Алексей Леонидович долго ворчал в тот вечер, что автомеханик получает меньше настройщика «пианинов», хотя машину он слушает также внимательно.

19 января. Холода в маленьком городе воспринимались как данность. «Крещенские морозы» это минус 40. Милоевы переживали по поводу того, что быстро заканчивались дрова. Обычно их закупали летом, всей семьей распиливали, перетаскивали во двор и складывали в поленницу. Семья не жила бедно, денег хватало на школьную форму и одежду, еду и дрова. Коммунальные платежи были копеечные. Однажды Оля нашла в комоде трудовую книжку Фаины и удивилась. Оказывается, в колхозах денег не платили. Ставились трудодни или «палочки». Фаина рассказывала о комбикорме и муке, которую выдавали вместо зарплаты. С 1961 года колхозникам стали начислять деньги. К примеру, за полный 1961 год Фаина заработала 51 руб. 04 копейки, а за 1962 год 94 рубля. В 1991 году средняя заработная плата уборщицы была 75 рублей, учительницы 200 рублей, инженера 300 рублей, но это в месяц, а не в год, и люди верили, что живут лучше.

Школьное образование в СССР подразумевало подготовку к трудовым будням взрослых людей. Если Сережка тренировал свое мастерство на табуретках и деревянных подставках для цветов, то девочки шили постельное белье и рукавицы, варили супы, дегустировать которые приглашали мальчиков из класса. А с последних двух лет школьного обучения детей распределяли на практику по трудовым заведениям.

Оля мечтала поступать в медицинский институт, для чего ей нужно было удостоверение младшей медицинской сестры. Она записалась на медподготовку в больницу. Юные школьницы в белых халатах больше радовали глаз, нежели помогали врачам. С удовольствием съедали они рисовую на молоке кашу, белый рассыпающийся батон с топленым маслом и выпивали сладкий чай. Эстетически они выполняли функцию картины в багете на унылой, иногда хмурой, стене палаты типичной семиэтажной больницы из белого кирпича.

Олю с Наташей распределили в реанимационное отделение, – самое тихое и самое грустное в больнице. К примеру, в гастроэнторологии больные шутили, смотрели телевизор, угощали яблоками, а в реанимации пациенты молчали, даже если приходили в сознание. Потому работа в стенах реанимации сводилась к отмыванию кафельных стен операционной, заклеиванию окон, смене постельного белья до того, как привезут пациентов. Серая грязная многогодовалая вата из полиэтиленовых мешков засовывалась в зазоры между ставнями и заклеивалась бумажными лентами, смоченными в мыльной воде. Такой же грязный снег падал в ареале больницы, будто там наверху тоже заклеивали окна, и вата сыпалась из мешка. У девочек не было аппетита в реанимации, да их там и не кормили, потому в очередной понедельник они дежурили в раздевалке. В январском утреннем холоде мыли грязный пол.

– Ты написала сочинение? По Маяковскому? – спросила Оля.

– Угу, – ответила Наташа, отжимая тряпку, – не люблю я вашу лирику, вот в математике все просто и прозрачно, а тут… Ну, почитала я «О дряни» и «Прозаседавшиеся», грубо.

– Зато любовная лирика – красиво, – Оля обожала жизнь, этот грязный пол, грязный снег, Маяковского, только не любила, когда отец пил, – вот послушай, – обращалась она к Наташе, – «А Вы смогли б сыграть ноктюрн на флейте водосточных труб»? Или: «Наша любовная лодка разбилась о волны быта». Наверно, Лиля Брик была красива.

Наташа встрепенулась: «Маяковский был красивый, это точно. Я смотрела в третьем классе фильм чёрно-белый «Барышня и хулиган», он там играл, красивый…» – она мечтательно оперлась о черенок швабры.

– Барышня и хулиган? Это же Есенин себя хулиганом называл. Наверно, это было у них модно.

В бетонного цвета стекла и окна заглядывали уставшие хлопья. Девочки мыли, каждая мечтала о своем Маяковском, ревностно они невзлюбили Лилю Брик, но той и при жизни это чувство было знакомо.

А дома Алексей Леонидович принёс февральские талоны на масло и колбасу. Выдал самому себе под роспись и гордо положил бумажки размером с автобусный билет на стол.

Январь поменял цвет. От серого к серебряному. Кристаллы сверкали и манили. Оля с Сережей придумали себе вечернее занятие – прыгать с крыши. Это был счастливый детский порыв. Они лежали в пушистом снегу, смотрели в тёмное небо, соседские крыши домов с печными трубами и выглядывающими редкими фонарями. На Торфяной улице осталось четыре дома, остальные снесли по плану перезаселения. Деревянные одноэтажные дома с внутренним светом окон казались пряничными.