2 000 000 километров до любви. Одиссея грешника

Однако через некоторое время черты моей прежней мирской натуры снова стали давать о себе знать. У меня сложились платонические отношения с тайкой из довольно высокопоставленной семьи, и она часто приглашала меня к себе в гости. Я познакомился с ней, когда она совершала паломничество в монастырь Аджана Ча. Тогда мне удалось дать ей дельный совет в некоторых очень личных вопросах. Уже в тот момент она предложила мне посетить ее дом в Бангкоке. А когда я перебрался жить в столицу, уже ничто не мешало нашему свободному общению. Иногда мы вместе ходили ночью на дискотеки (тайно от всех, разумеется). Я оставлял монашескую робу в монастыре и облачался в обычную одежду. Она тоже старалась одеться так, чтобы остаться неузнанной. Мы до потери пульса танцевали рок-н-ролл, и оба очень радовались, что удалось уйти от скучной обыденности, в которой приходилось проводить большую часть своего времени.

Я снова погрузился в светскую суету. И это было здорово! «Разве есть в ней какая-то двойственность? — недоумевал теперь я. — Почему буддизм все это запрещает?» Мне казалось, что ничего страшного со мной не происходит. Я столько времени провел в лесах, отгородившись стеной от всего мира, что теперь почувствовал, как мне не хватало простых радостей — солнца и пляжа. Моя подруга порекомендовала мне отправиться в Паттайю — на ближайший к столице курорт. Я поехал туда, чтобы как следует отдохнуть, и снял комнату на побережье. Мне очень нравилось танцевать, так что нет ничего удивительного, что и там я решил посетить дискотеку.

Далее последовали события довольно интимного свойства. Не вдаваясь в подробности, скажу лишь, что я подружился с проститутками и через некоторое время поселился вместе с ними в обшарпанной комнате в большом доме — здесь жило несколько таких девушек. Они считали меня своим защитником, советовались со мной. Взамен они хотели лишь, чтобы я их благословил от имени Будды и улучшил их судьбу, приложив собственные усилия в медитации. Кроме этого, они рассказывали мне свои беды и горести и ждали от меня сочувствия. Неудивительно, что им нужен был такой друг: они работали всю ночь, возвращались на заре без сил, испытывая отвращение к тому, чем приходилось заниматься. Я выслушивал их истории и жалобы на то, в каких гадких действах им приходится участвовать. Все они чувствовали себя загнанными в угол, попавшими в западню. Как же я, наслушавшись этих рассказов, стал презирать мужчин-туристов, завсегдатаев Паттайи!

Так постепенно я превратился в хамелеона, подобного тому маленькому существу, которое обитало рядом с моей монашеской хижиной. Робу монаха я больше не носил, и мои подруги заказали мне у местного портного роскошное шелковое одеяние с цветной вышивкой.

Я стал частью их маленького сообщества. Меня называли Бааг Ван — Сладкие уста. Но в какой-то момент я вдруг ясно осознал, что надо срочно покидать этот приют так называемой любви. И я устремился обратно в лесной монастырь на востоке страны. Дорога туда была ужасна.

Когда я небритым, много дней не мывшимся явился в обитель, мне там были не рады. Не думаю, что другие монахи знали, где именно я все это время пропадал и как проводил время, но сам факт, что я покинул общину ради какой-то более легкой мирской жизни, очень раздражал моих собратьев. Было видно, что они ненавидят меня и отчаянно завидуют моей свободе. Это было заметно по глазам. И я снова с горечью понял, что совсем разочаровался в просветленных монахах, чьи принципы я некогда мечтал разделить. Меня возмутило, что ни мой наставник и учитель, не так давно выделявший меня среди других, ни его смиренная свита не удосужились просто расспросить, как у меня дела, что со мной происходило и с какими трудностями пришлось мне столкнуться за время отсутствия. Я снова, как и прежде, возненавидел религию, всех учителей веры и богословов скопом. Монахи теперь представлялись мне духовно нищими, бездушными лицемерами, которые своими мертворожденными теориями усложняют окружающим жизнь. Сейчас я ненавидел монахов, а они меня презирали. Больно было это осознавать, но я привык к страданиям. Ничего другого я и не знал. Однако неужели в мире есть одна только боль? Куда же мне податься? Можно, конечно, остаться в одиночестве и погрузиться в глубокую медитацию, не понимая при этом, сколько еще лет мне придется истязать себя ради призрачного просветления.