2 000 000 километров до любви. Одиссея грешника

«Ты есть собственный свет», — говорил Будда незадолго до своей смерти. Но я, малоопытный подвижник, пока не нашел «собственного света», равно как и учителя или духовной практики, которые помогли бы мне открыть этот свет в себе. Клаус-буддист попытался отыскать этот свет, навеки уйдя от мира. Не то чтобы я мечтал прожить всю оставшуюся жизнь в монастыре, но в тот момент мне представлялось, что это необходимо. Однако даже во время занятий с Аджаном Ча я не мог прогнать от себя мысль о том, что четыре пятых населения планеты вынуждены каждый день работать не разгибаясь. Тяжкий труд не оставляет всем этим людям времени и возможности искать истину и достигать нирваны. Это казалось мне несправедливым. Получается, что все они заранее были сотворены не для монастырской жизни, а для того, чтобы работать и поддерживать жизнь на планете, в то время как монахи будут сидеть и медитировать.

Учение Будды представляет собой нечто среднее между философией и религией. Сиддхартха Гаутама всегда горячо протестовал против того, чтобы люди обожествляли его. Но простым смертным необходима вера в божество — сверхсущество, которое будет сильнее других. Даже в современном мире народы почитают Сталина или Мао Цзэдуна, придавая божественные черты этим преступным, даже дьявольским личностям. Такова уж человеческая натура. А ее особенности и потребности считаются мерилом всего.

Когда я вошел в ритм жизни тайского монастыря, я стал замечать, что интенсивные медитации и другие виды самодисциплины дают ощутимые результаты. Но что же я получил в итоге, успешно трудясь над созданием «внутренней пустоты»? Исчезли ли без следа раздиравшие ранее мою душу сомнение, гнев, похоть, ненависть, зависть? Или они просто ослабели и притихли? Стал ли я свободным или хотя бы чуть более свободным, чем прежде?

Мне очень хотелось в этом как-то удостовериться. Казалось, истинный покой и истинная свобода уже маячат на горизонте.

В своей маленькой хижине и по пути в молельный зал я не раз встречал крыс, ядовитых змей, скорпионов, гигантских пауков, термитов. При этом я понимал, что всякая нечисть живет не только рядом с моим обиталищем, но и в моей душе. Приходилось постоянно бороться со всеми этими незваными гостями — как внешними, так и внутренними. Это была война на два фронта, сопровождающаяся серьезными физическими нагрузками. Однажды, когда я медитировал в своем убежище, я увидел, как с крыши навеса на ступеньки проскользнула змея. По правилам медитации я обязан был сохранять неподвижность. И дотрагиваться до животного тоже было нельзя. С ужасом я наблюдал, как гадина молниеносно заползла в комнату и скользнула под мою подушку. Потом я ушел по делам, а когда вернулся вечером, то не знал, покинула ли она мою постель или нет. Ту ночь я провел без сна. Змея до утра так и не показалась. Справедливости ради скажу, что посещали мою хижину и более дружелюбные существа. Каждое утро, открывая ставни, я видел, что на их замке сидит хамелеон. Я приветствовал его и отправлялся в храм, гадая, какого цвета он будет к моему возвращению. Это безобидное существо было мне куда более симпатично, чем крысы, регулярно утаскивавшие и съедавшие мое мыло. А вот встреча с еще одним из обитателей джунглей чуть не положила конец моей земной жизни и монастырскому опыту.

Дело было так. Я шел на очень раннюю медитацию. Храм был слабо освещен — мерцающие масляные светильники стояли по углам. Почему-то я решил, что стоит включить карманный фонарик. В его свете на полу в метре от себя я увидел направляющегося прямо ко мне ленточного крайта (называемого также бунгаром). Это одна из самых ядовитых змей среди всех гадов, что водятся в этой части планеты. Потом стало ясно, что это была мать с двумя детенышами. Такие особи бывают еще более агрессивными. Не включи я фонарик, она бы юркнула мне под ноги и укусила при любом моем движении, которое сочла бы угрозой для себя. Через пять-десять минут после этого я был бы мертв. В тот момент я наплевал на все монастырские правила, отпрыгнул и громко закричал. Остальные монахи тоже вытащили фонарики. Им удалось загнать мать и малышей в металлический ящик. Потом их выпустили в лес. Впоследствии один святой человек, очень уважаемый мною, сказал, что это был один из тех моментов, когда Мария, Божья Матерь, уберегла меня от смерти.

Несмотря на все тяготы монастырской жизни, я серьезно относился ко всем заданиям, которые надо было выполнять. Вскоре я научился погружаться в глубокую пустоту, отрешаясь от всех мыслей и чувств. Ни разбираться в них, ни анализировать их я не собирался. Но какая-то часть моей души все же подвергала сомнению то, что происходит. С какой целью я культивирую в себе это ощущение опустошенности? Отказываясь от любой двойственности, буддизм отрицал также многое из того, что казалось мне необходимым. Разве можно испытывать радость, если сознательно перестаешь делать различие между нею и печалью? Как можно любить, никак не противопоставляя любовь и ненависть? Поэтому мне не удалось достичь даже ближайшей цели — уйти от повседневных страданий.