200 дней до приказа

– Староконь, ты что, издеваешься? Или это над тобой кто-то

издевается? «Рядовой Папазогло стоял на тумбочке и зевал, чем

демонстрировал своѐ отношение к воинскому долгу и службе…»

– Товарищ майор, разрешите, я разберусь… Можно мне письмо?

– Подожди, дай, дочитаю этого Жванецкого, неужто у нас боец из

Одессы служит?

Специальный агент Староконя, будто он самый обычный солдат,

сидел на кухне и чистил картошку.

– Очень смешно, Фахрутдинов, можно, я твоѐ письмо себе на

память оставлю? – Майор явно решил пренебречь режимом

конспирации и встретился со своим агентом на первой попавшейся

явке.

– Товарищ майор, ну вы же сами просили, всѐ, что в роте

происходит…

102

– Ага. А ты на чужие просьбы, я смотрю, сильно отзывчивый. У

меня ещѐ одна к тебе будет. Ты вот эту гору картошки – к шести утра

сделай, пожалуйста.

– А вдруг я не успею? – ничего не расстроился Фахрутдинов.

– Ничего страшного. Не успеешь сегодня – завтра повторим, так

что бери перо и пиши, пиши, Фахрутдинов, тонкой стружкой. Ты же у

нас писать любишь. И глазки из письма выковыривай…

– Есть выковыривать!

«Надо же, – подумал Фахрутдинов, – а у замполита есть чувство

юмора. Специфическое такое, но ведь есть!»

Когда командир чего-то тянет – это не к добру. Шматко уже

хорошие десять минут сидел в кабинете у Зубова, а тот всѐ читал

какую-то бумагу, будто важнее еѐ и нет на свете ничего.

– Ну, как дела в роте, Шматко? – наконец заговорил майор.

– Отлично, товарищ майор. По всем показателям.

– Это хорошо. Значит, перед человеком не стыдно будет.

Стыдно Шматко было только изредка перед собой. Почему ему

могло быть стыдно перед кем-то, Шматко не догонял.

– Перед каким человеком стыдно не будет?

– Из штаба округа приказ пришѐл, – Зубов подвинул Шматко столь

тщательно изучаемый им документ, – нового ротного к вам назначают.

– Как нового? Зачем? Это что, вместо меня, что ли? – Мысль о

карьере, резко повернувшей вниз, доходила до лейтенанта поэтапно.

Всѐ когда-нибудь заканчивается. И хорошее, и плохое. Десять

дней отпуска, казавшиеся в части сроком безразмерным, скукожились, и

теперь казалось, что и было-то их всего от силы три. От отпуска

осталась только дорога назад, в страну, где масло только порциями, а

одежда – только из шерсти и хлопка.

Чемодан Вакутагина, бывший и так далеко не пустым, теперь

принимал груз, который должен был сделать его и вовсе неподъѐмным.

103

– Здесь вот сало, колбаска, это сверху будет, – по неизвестно

откуда взявшейся традиции, мама Кузи считала своим долгом подробно

рассказать сыну, где что лежит, будто этим продуктам предстояло

прожить не один день после прибытия в часть, а как минимум год. –

Банки я на дно кладу, – продолжала мама, – вот тут грибочки, варенье,

мѐд…

– Я бы мѐд не давал, – не мог не вставить с ехидцей дед, – чтоб

служба мѐдом не казалась…

По какой-то странной причине Кузьма в последние дни перед

возвращением в часть никак не мог отвязаться от чувства, что дед его, и

всѐ же не совсем. Что-то неуловимое делало его иногда так похожим на

лейтенанта Шматко, что Соколов даже на секунду представил вариант,

при котором он и Шматко – родственники по дедовской линии. От такой

перспективы дух захватывало, в смысле, хотелось придушить

кого-нибудь.

Между тем дед выудил откуда-то бутылку самогона и, радостно

улыбаясь, явно собирался сделать еѐ пустой не без помощи Кузи.

– Специально на отъезд держал – первачок, давай, Кузьма!

– Дед, опять? – пьяные проводы в расклады мамы Кузьмы не

входили. – Сколько можно? Отстань ты от человека, Кузе надо в часть

нормально добраться…

– А чего там добираться, – сделал заведомо нереальную попытку

дед, – сел на поезд, и по рельсам, с фарватера не собьѐшься…

– Дед, в самом деле, не надо – я твои первачки знаю, можно и

поезд перепутать – оставь на дембель…

– Можно и на дембель. – Нехотя, с многочисленными вздохами и

стенаниями,

бутылка

была

спрятана.

–

Только

продукт

скоропортящийся, – подвѐл черту дед.

– Вот тут, в пакете, варежки, шарфик и носочки тѐплые. – Мама

явно собирала Соколова на ещѐ один срок службы…

– Мама, это лишнее, понимаешь, мне это всѐ равно носить не

дадут!

104

– Почему это – не дадут? – Острое желание поехать в часть

вместе с сыном и проследить, чтобы ни одна сволочь не смогла

помешать Кузе носить варежки, носочки и шарфик, посетило

солдатскую маму.

– Потому как это – неуставная форма одежды, – вмешался дед, –

ты погодь, я щас, – прошло времени достаточно для того, чтобы Кузьма

подумал, не решил ли дед втихую пропустить по рюмашке, когда дед

появился снова. В руках он держал уставную форму одежды. Правда,

устав этот был написан лет шестьдесят назад, причѐм на немецком

языке. Дед принѐс китель немецкого офицера СС.

– Во, Кузьма, это тебе от меня – трофейный!

С улицы донѐсся автомобильный сигнал, семейство Соколова

присело на дорожку.