200 километров до суда... Четыре повести

И потому двадцать или тридцать парней, набившихся в трехкоечную комнату, где жил Коржик, топтались и сидели у стола, мостились на краешках коек, подпирали плечами, затянутыми в дорогие бостоновые пиджаки, фанерные стены, оклеенные цветастыми обложками журналов (преимущественно актрисами из «Советского экрана»), пускали папиросный дым в направлении открытого окна и «пережевывали» последнее сообщение Коржика о том, что в бараке напротив творится сущая неразбериха, так как все начальники: и кадровик геологоразведки, и прораб со стройки, и какой-то приезжий директор зверофермы тянут новоселов каждый к себе, а те мечутся от одного к другому, не зная, как им быть и что делать.

— Вот-вот растащат по району, никого в поселке не останется. Прошлый раз так было. Разве это дело? Зачем тогда ехали? — возмущался фрезеровщик Пашка Михайлов и сердито глядел на Колю Коржика, точно это он растаскивал новоселов по району.

— Нет, при чем тут звероферма? Слышь, Коржик, при чем звероферма? — кипятился мастер инструменталки Алик Левша, парень горячий и вообще несдержанный. — Что они, с ума посходили, психи ненормальные.

— Братцы, давайте толком рассуждать: что бабам в поселке делать? — доказывал шофер Мишка Веселов, огромадный, плечистый детина. — Да это же даже не бабы — пигалицы! Какой с них прок? Пацанов я ихних тоже видел — сопля соплей.

— Брось, пожалуйста, — не соглашался Алик Левша, который иногда, правда в редких случаях, заменял крепкие словечки, обильно насыщавшие его лексикон, «культурными», вроде «пожалуйста», «извиняюсь», «мерси-спасибо». — Как это — что делать? У тебя, Веселов, башка — во, а соображения нуль целых нуль десятых.

— Да это же точно: либо им замуж выходить, либо назад скаты поворачивать, — добродушно посмеиваясь, отвечал Алику Веселов. — Ты сам мозгами раскинь: какая у них специальность? Ну какая? А-а!..

— Почему? Там одна машинистка есть, — мгновенно отозвался Коля Коржик. — С этим… как он?.. перманентом. Мечта девочка! Одна, кажется, поварихой была, одна в детсадике…

— Ну, я и говорю — детсадик приехал! — усмехнулся Мишка Веселов и продолжал: — А без шуток, я бы всех на Дом культуры послал. К весне бы сделали.

— Точно, — согласился Мишкин дружок Вася Ляхов, тоже шофер и тоже парень крупных габаритов. — Пять лет строят — не построят, а построят — на капремонт закроют.

— Вот-вот, вас бы с Лешкой на Дом культуры! — снова возмутился фрезеровщик Пашка Михайлов. — С вашими фигурами только камни таскать. Какие там заработки, знаешь?

— Ясное дело, хреновые, — констатировал Алик Левша. — В месяц двадцать дней актированных. Сиди — лапу соси.

— Какое актирование? Там на внутреннюю отделку перешли, — возразил Ляхов. — Ставь «козлы», ставь времянки и лепи на стены всякие финтифлюшки. Милое дело. Это тебе не на трассе, когда пуржишка прихватит.

— Милое не милое, а на стройке уродоваться — не женское дело, — сказал Пашка Михайлов.

— Кто говорит — женское? — усмехнулся Веселов. — Женское дело — детей рожать, пеленки полоскать, в кинишко с мужем ходить. Мне культурный отдых после рейса — во как нужен.

— В смысле, на боковую?

— Почему? — усмехнулся Веселов. — Сорганизовали бы мы к вечерку, примерно, танцы. С афишкой, чин по чину. Плохо? Думаешь, не прибегут? — Он кивнул на раскрытое окно. — Как пить дать, прибегут.

— Идея! Надо раскумекать, — сказал Алик.

— Кумекай, — усмехнулся Веселов. — В клубе все скамейки намертво шурупами к полу привинчены.

— Можно у нас.

— Это где же у нас? В коридоре, что ли?

— Кухня здоровая. Кастрюли — в сарай, шкаф — за дверь.

— А играть на чем будешь, на гребешке?

— Позвать Кузьмина с оркестром.

— Не пойдет.

— Пойдет. Что ему стоит?

— Не пойдет. Он со вчерашнего с гриппом залег.

— Откуда знаешь?

— Жену его видел, в аптеку бежала.

— Зачем весь оркестр? Две трубы — и хватит.

— Да вся их капелла гриппует.

— Так уж и вся?

— Говорю, жена Кузьмина сказала: все духовики грипп схватили.

Словом, пока руководители поселка определяли в одном бараке трудовую судьбу прибывших новоселов, в другом бараке спорили о том же, прикидывая, что к чему и как лучше.

Один Лешка Бокалов не участвовал в разговоре. Он лежал на койке Коржика в свитере и стеганых брюках, глядел в дощатый потолок, курил и молчал. Настроение у него было препаскуднейшее. Уж очень ему не хотелось ехать на свой 205-й километр. А ехать надо было, и как можно скорее, потому что кран «Пионер» стоял поломанным и Тарусов ждал запчасти. Лешка знал, что если к утру он не явится с запчастями, Тарусов засядет за селектор и поднимет такую шумиху, что и небу, и Лешке станет жарко. Тарусову плевать на Лешкины переживания, он строит мост и кроме этого ничего не желает.

Потому разговоры парней о танцах, о Доме культуры и о предстоящем знакомстве с девчатами только нагоняли на Лешку тоску.

«Живут же люди! — думал он, пуская в потолок папиросный дым. — Черт меня дернул связаться с мостовиками! Сидел бы себе в поселке, ходил бы в рейсы. Неделя в рейсе, неделя на приколе. Хочешь — танцуй, хочешь — на голове ходи, сам себе хозяин».