Лапти были незаменимой обувью на все времена года. В липовых взрослые работали круглый год в любую погоду. В церковь непременно надевали новые лапти, притом женщины любили вязовые, или «красные», как их называли из-за красно-коричневого цвета вязового лыка. Вязовые лапти можно было носить только в сухую погоду. Для весенней и осенней распутицы предназначались лапти на колодках, так же мастерили лапти и для катания на коньках. В зависимости от мастерства плетухана лапти могли выходить более или менее уковыристые, то есть плотные, красивые. В холодное время года лапти надевали на онучи, сотканные из чистой белой шерсти, а летом — на посконные, простые портянки. Крепились лапти оборами — веревочками, свитыми из пеньки. Женщины носили шерстяные чулки, оборы плели из шерстяных ниток. Мы, дети, носили лапти и в школу и на улицу, а дома снимали их у порога и бегали в шерстяных чулках. И вот нужда военного времени заставила меня вернуться к ремеслу, которому отец обучал меня семь лет назад…
К вечеру лыки размокли, и я притащил их домой. На пару лаптей необходимо десять лент лыка, перегнутых пополам: из них закладывается лапоть. Так вот, значит, начинаю вспоминать то, чему учил меня отец, закладываю первую пару лаптей первого года войны для первого в семье человека — для мамы. Она радуется каждому, даже самому маленькому моему успеху, сопровождая похвалу молитвой. Но полный успех приходит не сразу, так как многое забылось в годы безоблачного детства, да и силенок маловато, чтобы плести поплотнее. Ну вот готова первая пара лаптей для мамы, ей теперь есть в чем на работу в колхоз ходить. Через несколько дней, когда она обносила обновку, выяснились недостатки в моей работе, и мама посоветовала обратиться к соседу, дедушке Андрею Ромашкину, чтобы еще подучиться. Я наотрез отказался и стал ломать голову над своими ошибками. Нашел старый лапоть, сплетенный отцом, размочил его и стал расплетать, чтобы определить, почему у меня не получилась пятка. Найдя ошибку, я снова заложил пару лаптей, на этот раз для младшей сестры Насти. Эти получились более красивыми, и я стал охотнее выполнять заказы остальных сестер — Маши, Зины и Нюры. Как только лапотки снимались с колодки, сестренки тут же с радостью надевали их и бегали по избе. Мама радовалась, осеняла меня крестным знамением и приговаривала: «Мужичок ты наш, храни тебя Господь!» Иногда было много уроков, домашних заданий, и я принимался за очередную пару лаптей лишь поздно вечером. В ту пору мороз уже сковал землю, а снег еще не выпал, и лапти изнашивались очень быстро. Детям все равно хотелось бегать по улице, вот и приходилось плести пару за парой.
Глубокой осенью 41-го года в наше село стали прибывать беженцы из местностей, занятых немецко-фашистскими захватчиками. В основном были одни женщины и дети, но иногда и целые семьи. Помню семейство по фамилии Бель, отец и мать которого стали учителями в нашей школе. Не столько по их просьбе, сколько по маминому распоряжению, сплетал я для них лапти. А еще помню, как-то мама говорит: «Сережа, в пустующую избу поселили беженку с мальчиком, так им нечего носить. Мы тут с бабами кое-что собрали для них из одежи, а обувки-то нет — плети им лапти». Когда лапти были готовы, я понес их беженцам. Женщина, ее звали Вера Филипповна, сказала, что они бежали из Старой Руссы, что она будет у нас в школе преподавателем биологии и что мальчика, ее сына, зовут Алик. Я после нашей встречи старался лучше учиться по ее предмету и регулярно поставлял лапти для нее и сына.
Выполнял я и более серьезные заказы. Так, зимой, в начале 1942-го, по селу прошел слух, что в сельсовете принимают лапти для одного из промышленных предприятий Урала. Я сходил туда, чтобы уточнить условия, и оказалось, что хозяйственник какого-то завода принимает лапти по цене восемьдесят рублей за пару. Посоветовавшись с мамой, я два дня не ходил в школу, а плел лапти, чтобы их продать, и заработал четыреста рублей.