2000 метров над уровнем моря[= Аданешь]

Перспектива провести вечер в обществе такой очаровательной особы показалась мне исключительно привлекательной. А при мыслях о ночи мозг мой автоматически начал проигрывать возможные варианты развития событий. Но я постарался унять разыгравшееся воображение. Во-первых, любые интимные отношения с иностранцами для меня могли означать в лучшем случае конец карьеры. Конечно, если это станет достоянием гласности. Во-вторых, Аданешь, при всей ее открытости, показалась мне девушкой, если не пуританского воспитания, то, по крайней мере, осторожной и рассудительной. Так что вряд ли можно было рассчитывать на что-нибудь пикантное.

— А почему у вас отобрали удостоверение? — все же поинтересовался я.

— Видимо, потому что эта операция носит неофициальный характер.

— Ну да. Я ведь здесь тоже неофициально, — пробормотал я. — И какой у нас теперь план?

— Летим в Асмару, столицу провинции Эритрея. Там у нас есть осведомитель. Думаю, он сможет предоставить нам кое-какую информацию. Но следующий рейс только утром. Надо хорошенько отдохнуть. Вставать придется рано. Мне еще нужно кое-что прихватить из дома.

Мы провели вечер за бутылкой вина и легкими закусками, купленными еще перед поездкой на озеро Лангано, а ближе к двенадцати отправились спать. Я по-джентельменски уступил Аданешь место в спальне, а сам устроился в гостиной.

Глава 4

Мозг уже проснулся, а глаза все никак не хотели. Наконец, с трудом удалось приоткрыть тяжелые веки. Составленные вместе кресла, из которых я соорудил свое ложе, разъехались, и моя пятая точка оказалась на полу. Простыня скрутилась в плотный жгут и удавом обмоталась вокруг тела — видимо, спал я не очень спокойно.

Стараясь не шуметь, я кое-как встал и отправился на кухню ставить чайник. Немного поприседав и отжавшись двадцать раз от пола, я заперся в ванной. Не могу без душа по утрам! После армии, где полноценно помыться можно было только один раз в неделю, я месяца два принимал душ дважды в день: утром и вечером. Со временем это вошло в привычку.

Завершив водные процедуры, обмотал полотенце вокруг пояса и, причесавшись, пошел на кухню. Каково же было мое удивление, когда я увидел там Аданешь, сидевшую за столиком и намазывающую масло на ароматную булочку.

— Вы уже встали? — спросил я, немного растерявшись.

— Уже давно, даже успела съездить домой за вещами и забежать в пекарню за свежими булочками. Хотите? — Она кивнула на серый бумажный пакет.

— Не откажусь, — сказал я и вдруг почувствовал, что полотенце начинает предательски сползать с бедер. — Одну минуточку!

Придерживая полотенце, я побежал в комнату.

Было восемь утра, когда мы позавтракали и, сложив все необходимое в небольшие дорожные сумки, купленные накануне на рынке, вышли из подъезда. Народу на улице почти не было. Несмотря на будни, люди не торопились на службу. Рабочий день начинался, как правило, в девять, но даже до самой дальней точки Аддис-Абебы можно было добраться меньше, чем за полчаса. На машине, конечно. А район, в котором я временно поселился, был явно элитным, и вряд ли кто-то из проживающих в окрестных домах добирался до работы пешком или на городском транспорте.

Мы мчались в аэропорт на бешеной скорости. Я по старой привычке пытался запомнить дорогу, но это было непросто. Конечно, моя фотографическая память запечатлевала площади, перекрестки, улицы и даже их названия, если удавалось прочесть: надписи латинскими буквами были мелкие, гораздо меньше крупной амхарской вязи. Амхарский, или амаринья, язык, на котором говорит эта часть Эфиопии. Аданешь рассказала, что в каждой провинции свой язык и даже перечислила их, но я, как ни старался, запомнил только два названия: амаринья, местный, и тигринья — язык провинции, куда мы направлялись.

— Аданешь, а мы не слишком быстро едем? — спросил я с опаской.

— Я ведь дала вам поспать подольше, — ответила она, — теперь нужно торопиться.

— А если нас оштрафуют за превышение скорости?

— Не оштрафуют, — уверенно ответила Аданешь. — В Эфиопии нет ограничения скорости. Каждый сам себя ограничивает, если хочет. А вам разве страшно?

— Мне? Нисколько.

Я откинулся на спинку сиденья и постарался принять как можно более непринужденный вид. Но мне действительно было страшно. Конечно, это не вчерашние сто восемьдесят, а всего лишь какие-то сто двадцать, но ведь это — по городу. В Аддис-Абебе, а тем более в те годы, движение даже по утрам, в час пик, было более чем умеренное. Но это не слишком успокаивало, тем более что редкие, но от этого не менее бестолковые пешеходы и велосипедисты так и лезли под колеса.