_2014_10_07_09_17_46_052

выбор. Однажды я сделала свой выбор. После этого у меня нико-

гда не было жениха. Я не замужем. И детей у меня нет.

Виола говорила спокойно и просто. Закрепив вертел с мясом

над огнем и попросив племянницу присматривать за ним, Виола вытерла руки и поднялась наверх, на свою половину.

Внизу в саду шумели голоса. Семья была в сборе. Казалось, мир

и счастье, столь редкие для нее, пришли вдруг в одночасье.

Словно радость заждалась и решила наверстать теперь все за

годы, когда перед ней закрывали двери норовистые обитатели

родительского дома. Даже Джон не раздражал никого. Чудеса

бывают. И это все заслуга Уилла. Дарованное ему и дарованное

им. Благословение их жизни. Он в который раз сотворил чудо.

Но только что ей теперь с этим делать? Виола шагала из сто-

роны в сторону, поддавая носком клубок из древесной стружки, скрутившейся в маленький мяч, и гоняя его по пустым комна-

там. За стенами ее половины дома жизнь шла или предполагала

идти шумно и полно. Уилл, думала она, будет с женой и до-

черьми. Энн, конечно, простит ему все обиды. Глядишь, еще

родят кого-нибудь. Уилл все еще думает о наследнике. А что

будет делать она в этих комнатах с камином в каждой? Вот сей-

час она здесь, а там внизу никто не замечает ее отсутствия.

276

ЧАСТЬ II. ГЛАВА X

И винить некого. Это — ее выбор. Она сама сделала для этого

все. Однажды, одевшись в мужское платье, она захотела скрыться

в нем, и этот выбор сделал ее незаметной. Поднявшись сюда, она тоже скрылась. Ее жизнь — невидимка. А есть ли она во-

обще? В этом доме все собрались там, где Уилл, — родители, дети, сестры и братья, племянники и племянницы, друзья, слава, успех, признание, любовь. На ее половине никого нет.

Нет и ее. Она — невидимка.

Поэзия? Погрузившись в нее однажды, она в ней скрылась. Рас-

творилась в одном на двоих имени, разделив с братом создание

мира их поэм, пьес и сонетов, и осталась неизвестной. После

смерти Гэмми, дав обет не писать больше ни строчки, если Уилл

поправится, Виола сдержала данное Всевышнему слово. Стихи по-

прежнему приходили, наводняли, шумели, затапливали ее созна-

ние, как затопляет вода сдавшийся город. До сих пор ее рука

тянется к перу. Привычный писчий спазм — горение и жжение

в сердцевине правой ладони, на вдавленных вмятинах и на бу-

горке среднего пальца постепенно отпускает ее. Первый месяц

руку непроизвольно сводила судорога и дрожь, словно пальцы кто-

то дергал изнутри, точно куклу на веревочках. Потом это прошло.

«Ты испытаешь все, — будто говорило ее второе “я”, — уныние, тоску, отчаяние. Сможешь ли ты когда-нибудь смириться с этим?»

Но это выбор — не быть.

Этот никогда не смолкающий внутренний голос, словно дик-

товавший ей монологи и рифмы, стал по сути смыслом ее

жизни. Ее жизнью. За жизнь брата она заплатила своею. Все

в ее мир приходило словами, произрастало из них, становилось

ими. Ричард принес ей слова, и они стали ее любовью к нему.

Для него ее слова появились на свет. Чем, откровенно при-

знаться, они были? Серенадой. Одной нескончаемой серенадой

ему. Когда она видела, как он смеялся словам их комедий или

прислушивался к монологам трагедий, она словно бы прикаса-

лась к нему. Это она трогала его сердце, вызывала смех и грусть, радость и гнев, восхищение и волнение, когда он читал или

видел на сцене то, что она написала. Это она сама становилась

его смехом и грустью, его радостью и гневом — ее слова хранила

его память, они заполняли его сердце. Так она принадлежала

ему. Теперь все кануло в Лету.

277

СЕРЕБРЯНЫЙ МЕРИДИАН

Отныне мой недуг неизлечим.

Душа ни в чем покоя не находит.

Покинутые разумом моим,

И чувства и слова по воле бродят...*.

Поэзия — эта страна, поместье, надел — оставлена в правление

единственной короне — лучшему из поэтов — Уильяму Шакспиру.

Себя Виола всегда считала лишь выплавленным природой дублика-

том превосходного оригинала, а участие в создании его творений

доставляло ей невыразимое наслаждение и давалось легко, как ды-

хание. Ей и в голову не приходило расценивать их совместный труд

как равноценный с ее стороны и уж тем более как соавторство.

Если так и было, то ныне от всего нет и следа. Где она теперь? На

каком перепутье? Где больше нет дорог? Такого не должно быть. До-

рога всегда помогала ей справиться, когда отчаяние, как сейчас, вы-

бивало почву из-под ног. Значит, пора отправляться в путь.

Спустившись вниз, Виола окликнула Уильяма.

— Уилл, я поеду. Так будет лучше для всех, — сказала она.

— Куда ты собралась?

— В Лондон, разумеется.

— Ночью? С ума ты сошла?

— Не шуми. Не горячись, я все равно поеду. Ночь меня не пугает.

Кинжал и шпага со мной.

— Постой!

— Иди к Энн, — Виола сдержала раздражение и, помедлив, ска-

зала уже спокойнее, — не упусти эту ночь. Не упусти ее. И не спеши

возвращаться.

В Лондоне она, удивляясь самой себе, не только не избавилась

от раздражения и обиды, но испытала доныне неведанное чувство —

зависть. Его всегда любили, а она была обделена этим счастьем.