2034: Роман о следующей мировой войне

12:13 23 апреля 2034 года (GMT+4:30)

Исфахан

Кассем Фаршад согласился на предложенную ему сделку. Взыскание против него было решительным и быстрым. Менее чем через месяц ему было вручено письмо с выговором за его выходки во время допроса американского пилота, за которым последовала досрочная отставка. Когда он спросил, есть ли кто-нибудь еще, к кому он мог бы обратиться со своим делом, административный сотрудник, которого послали сообщить новости, показал ему нижнюю часть страницы, на которой стояла подпись самого старика, генерал-майора Мохаммеда Багери, начальника Генерального штаба Вооруженных сил. Когда Фаршад получил письмо, он был временно отстранен от работы дома, в загородной резиденции своей семьи в часе езды от Исфахана. Это напомнило ему дом Сулеймани в Канат-и-Малеке. Там было спокойно, тихо.

Фаршад попытался привыкнуть к рутине. В первые несколько дней он каждое утро проходил пешком свои три мили и начал перебирать коробки с записными книжками, которые вел на протяжении всей своей карьеры. У него была идея написать мемуары, может быть, что-нибудь поучительное для молодых офицеров. Однако ему было трудно сосредоточиться. Его мучил фантомный зуд в отсутствующей ноге, чего он никогда раньше не испытывал. В полдень он прерывал свои попытки писать и отправлялся на пикник к вязу, который рос в поле на дальнем конце его участка. Он отдыхал, прислонившись спиной к дереву, и ел простой обед: вареное яйцо, кусок хлеба, несколько оливок. Он так и не закончил свою трапезу. В последнее время у него пропал аппетит, и он оставлял остатки для пары белок, которые жили на дереве и которые с каждым днем подбирались к нему все ближе и ближе в поисках его объедков.

Он вспомнил, а затем снова вспомнил свой последний разговор со старым генералом о том, как Сулеймани пожелал ему солдатской смерти. Фаршад ничего не мог с собой поделать; он чувствовал, что его вспышка гнева в Бандар-Аббасе подвела старого друга его отца. С другой стороны, нанесение побоев заключенному никогда прежде не было основанием для увольнения офицера Революционной гвардии. В Ираке, Афганистане, Сирии и Палестине на протяжении всей его карьеры разведывательная работа часто велась с помощью кулаков. Он знал многих, кто достиг высоких командных постов только благодаря своей жестокости. Но начальство Фаршада ожидало от него большего. Они сказали ему — в недвусмысленных выражениях, — что он был самым младшим человеком, которому они могли доверять. И он предал это доверие. Хотя они могли подумать, что Фаршад на мгновение потерял контроль над собой в присутствии дерзкого американского летчика, это было гораздо глубже.

Фаршад не потерял контроль.

Отнюдь нет.

Он точно знал, что делал. Он точно знал, насколько важен этот американец, даже если и не понимал всех деталей. Что он знал, так это то, что, избивая этого американца до полусмерти, он приближал свою страну к войне с тем же альянсом западных держав, который убил и его собственного отца, и старого генерала. "Возможно, ни один из них не будет разочарован во мне в конце концов", — подумал Фаршад. Возможно, они гордились бы мной за то, что я подвел наш народ на один шаг ближе к неизбежной конфронтации с Западом, которой наши беспомощные лидеры долгое время избегали. Он думал о себе как о том, кто воспользовался возможностью, предоставленной ему судьбой. Но, похоже, это имело неприятные последствия и стоило ему заката его карьеры.

В течение нескольких дней, а затем и недель Фаршад придерживался своего обычного режима, и в конце концов фантомный зуд в отсутствующей ноге начал утихать. Он жил один в пустом доме своей семьи, проходил пешком свои три мили, совершал прогулку во время ланча. С каждым днем пара белок, живших на дереве, подходила все ближе, пока одна из них, чей мех был очень насыщенного коричневого оттенка и которую он принял за самца (в отличие от самки, чей хвост был снежно-белым), не набралась достаточно смелости, чтобы поесть. ладонь руки Фаршада. После обеда он возвращался домой и писал всю вторую половину дня. Вечером он готовил себе простой ужин, а потом читал в постели. Его существование свелось к этому. После карьеры, когда он командовал сотнями, а иногда и тысячами людей, его удивляло, как ему нравилось отвечать только за себя.

Никто не заходил.

Телефон не зазвонил.

Он был один.

Так проходили недели, пока однажды утром он не заметил, что единственная дорога, которая граничила с его владениями, была забита военными транспортами, даже случайными гусеничными машинами. Они изрыгали дым. За линией деревьев, которые частично скрывали его дом, он мог видеть, как они застряли в пробке, созданной ими самими, когда офицеры и унтер-офицеры выкрикивали приказы своим водителям, пытаясь сдвинуть дело с мертвой точки. Казалось, они в бешенстве стремились добраться до места назначения. Позже тем же утром, когда Фаршад неторопливо заполнял тетрадь своими воспоминаниями, зазвонил телефон, напугав его так сильно, что ручка подпрыгнула по странице.

 — Привет, — ответил он.