21 интервью

Табаков: Ты знаешь, я, наверное, из того поколения, у которого детство оборвано войной. Причем оборвано войной зримо, в образах. До этого все радостное. Единственной негативной эмоцией был бычок, который, как мне казалось, собирался забодать мою бабушку. Я, к сожалению, продал или предал мою бабушку, забравшись на пенек, – испугался этого бычка. Вот, пожалуй, единственное мрачное воспоминание из тех шести лет, которые я прожил в том самом, что называется детством. А затем случилось 22 июня… А в этом детстве – замечательные воспоминания: арбузы, которые катали с горки. Владелец дачи, у которого мы снимали ее, был сторожем на этой бахче, и вот такое снабжение: с горки катился арбуз, разбивался и докатывался до меня во всем своем замечательно красно-черно-семечковом натюрморте. Игрушки, которые забывали школьники-пионеры, которые в лагерях неподалеку жили, доставались каким-то образом нам. Я говорю о находках не потому, что у меня не было игрушек. Тут как раз было все нормально, радостно.

Минчин: Чем занимались родители?

Табаков: Врачи. Отец – врач-биохимик, мама – врач-рентгенолог. Сестра, сводная по маме, на врача тоже потом училась. Медики все.

Минчин: Где вы жили?

Табаков: Саратов, улица Большая Казачья и угол Мирного переулка. А еще вот в детстве: коклюш – замечательная болезнь, меня поили вишневой наливкой. И вообще с болезнью связывалось какое-то вселенское внимание, ласка, состояние, которое у нас в Саратове называли жаргоном: «Положили на кровать, стали в ж… целовать». 22 июня по сюжету складывается так, что оборвалось все. Мы гуляли на Кумысной поляне. Было воскресенье, тепло, радостно. Бегаешь от куста к кусту, и, как бы сказать, этот лес не очень густой со всеми его загадками, это твоя вотчина. А затем, как в плохом фильме: сначала небо покрывается тучами – сейчас мне кажется, что уже гремит гром. Приезжает велосипедист и говорит: «Чего вы здесь гуляете? Война началась». Потом люди. Одна группа очень быстро идет. Вторая – бегут и опять говорят, что началась война. И вот с этого момента (как человек устроен, ребенок, по сути дела) мне кажется, что за каждым кустом не моя вотчина, а немец сидит. Вот, собственно, так и кончилось мое детство. А дальше уже жизнь: мама, заболевшая брюшным тифом, отец, ушедший на фронт. Денег от отца не было несколько месяцев. Мама несколько месяцев болела. Все было уже спущено: и десятирублевки бабушкины, и книги, и картины – всё. Осталось у меня четыре или пять книжек. История Брокгауза и Ефрона с походами Суворова, Кутузова, Нахимова, Корнилова. «Робинзон Крузо», «Маугли» – такие большие детские издания и книжка соавтора Михалкова по имени Эль-Регистан, которая называлась «Стальной коготь», – про орла, которого приручили. Надевали колпачок, потом снимали, он взлетал, добывал лису и нес ее хозяину. И грехи первые – к этому же времени относятся. Сестра и ее подруги для мамы моей принесли из школы сладкие кусочки теста, бабушка поставила в духовку голландки-печки, чтобы их высушить, а я спер, потому что жрать хотел. Не все, правда, спер, но это малое утешение. А дальше уже совсем трезвая реальная жизнь.

Минчин: Когда вы попали в Москву и как случилось, что вы решили стать актером? Куда вы поступили?

Табаков: Тут нужно понять, что было между Москвой и этим решением. Мать, чтобы выжить, согласилась пойти в действующую армию в госпиталь. Госпиталь был на станции Эльтон. Эльтон и Баскунчак – это знаменитые соленые озера, и вот на одном из них был бальнеологический санаторий с фантастическими грязями, радоновыми, от которых радикулит, артрит и все прочее как рукой снимало. Там был госпиталь, куда мать пошла работать капитаном медслужбы. Там была еда. Она быстро встала на ноги. И там я впервые, в этом госпитале 4157 – кстати, у меня есть письмо – выступал на 50-летии Сталинградской битвы. Выступал перед ранеными. Так я впервые вышел на сцену.

Минчин: Сколько лет вам было?

Табаков: Восемь лет. Им понадобился мальчик для скетча, по-моему, Чехонте: отец приходит в трактир, чтобы добрать. Взял уже полкило, ему недостаточно. Чтобы отполировать организм, приходит в трактир и объясняет своему сыну, который все время канючит: «Пап, купи мне пистолет». Объясняет ему: что я, пьяный, что ли? Нет. Если бы я был пьяный… видишь, вон там сидят за столом двое. Если бы я был пьяный, мне бы казалось, что там сидят четверо. На самом деле там сидел один человек. У меня не было другой заботы, более сложной, чем канючить: «Пап, купи мне пистолет».