21 интервью

Табаков: 1980-й. Вспоминаю, – и в этом смысле «Обломов» был такой мощной отдушиной.

Минчин: Потом и Гришина «прикрыли»!

Табаков: Царство ему небесное. Я знаю, что многие критики не приняли «Обломова». Но мне-то кажется, что в этой картине есть две сцены, есть финал. Господи, Боже мой! Не знаю, кто еще в нашем русском кино мог бы это сделать. Думаю, что только Никита. С его очень близким мне ощущением земли этой, нерасторжимости связей, невозможности быть где-то еще счастливым, как только здесь. Это очень важно. Для картины важно – созвучие душ наших.

Минчин: Какие ваши любимые фильмы?

Табаков: По сути дела, я назвал все. Я, наверное, уже фильмов девяносто снял, так что, как у паровоза, коэффициент полезного действия процентов 14.

Минчин: Смотрите вы свои картины? Какие чувства это вызывает?

Табаков: Нет. Ты знаешь, я уже столько натворил, если ты возьмешь программу телевидения, то получается, что я не схожу с экрана. Ты можешь представить? Это же можно намозолить глаза людям. Из ушей вынимать можно. А если еще учесть, что я очень много на радио работаю, и, как мне кажется, небезуспешно. Я записывал Толстого, Чехова, Астафьева, Искандера, Аксенова, Белова, Катаева, то есть Россия, как ни странно, знает меня. Ты спросил про кино? За последние годы, пожалуй, самый шумный успех принес мультипликационный фильм «Трое из Простоквашино». Спроси ребенка или спроси нормального интеллигентного человека – кот Матроскин стал фигурой нарицательной. По сути дела, до Горбачева существо, впервые произнесшее трезвые слова, вроде того, что «знаешь, как бутерброд надо есть? Ты думаешь, вот так вот, хлебом на язык? Нет, надо повернуть его, колбасой вкусной на язык класть». Знаменитый поворот событий. К чему это я говорю? Массмедиа, конечно, работает на меня.

Минчин: Мне показалось бы странным, если бы вас не узнавали. Вернемся к театру. О театральной карьере. Я бы хотел на периоды попытаться разбить, если это разбивается. «Современниковский период»?

Табаков: Я бы делил немножко по-другому. И внутри «Современника» это делится. Для меня, если говорить про профессию, то есть первый период – до «Третьего желания». До пьесы Братислава Блажека, чеха, которую поставил Е. Евстигнеев. Кстати, удивительный в этом смысле человек. Поставил один раз и сказал: нет, это не мое дело, я больше этим заниматься не буду. Актер великий! Мы очень любили друг друга. Во всяком случае, я очень любил его. Когда я выезжал – а в ту пору редко кто ездил за границу – то привозил себе рубашку и Женьке рубашку. И дело тут даже, может быть, не только в успехе этой работы, где я играл маляра, а дело в том, что я вышагнул, вышел из того привычного, типажного положения актера, у которого есть своя лунка, своя ниша. Как говорят: вот это он может, это не может. Это его, а это не его. А выход в профессию, в свободный полет, когда я ломаю свой собственный стереотип и заставляю вас полюбить этого с не меньшей силой, чем прежнего, старого, – вот это было сделано в 1961 году. Двадцати шести лет отроду я сыграл первую характерную внятную роль. И, конечно, это моя стихия. Комедий я играл довольно много. Мало сейчас вокруг меня людей, которые могли бы что-нибудь аналогичное… Затем пошел целый ряд таких ролей. «Всегда в продаже» – женщина, и две других роли. Затем была пьеса «Баллада о невеселом кабачке» Э. Олби, которую сделал молодой исландец Эйви Эрлендсон. Он сделал этот спектакль, потом уехал в Исландию разводить баранов. Дальше это развитие было приостановлено, потому что Олег Ефремов меня возвращал на круги своя. Опять я есмь… но мне это было скучно. Просто мне хотелось двигаться дальше. И когда он ушел, этот период продолжился. И в «Провинциальных анекдотах», и «Брат брату». «Балалайкин и компания» – мы позвали тогда Товстоногова делать постановку.

Минчин: Классный спектакль!

Табаков: Да! «Провинциальные анекдоты» ты не видел, наверное. Валера Фокин поставил. Очень была знаменитая работа. Наверное, 1983–1984 годы. Затем, будем говорить, как ни странно, я стал возвращаться к себе. Была такая работа, как «Доктор Штокман», где я играл старшего отрицательного брата Петера Штокмана. А затем очень важная для меня работа «Восточные трибуны» по пьесе Галина. А потом уже наступил некий синтез. Я ходил и туда и сюда, и довольно свободно. Пожалуй, только года три или четыре назад здесь, в подвале, я вернулся к лирическому герою. «Я хочу сниматься в кино» Саймона.

Минчин: Хороший спектакль?