21 интервью

Мама в это время была в жуткой панике. На «Мосфильме» всегда висят большие фотографии актеров, вдруг мои в это время стали снимать со стен. То же самое произошло после войны с мамиными фотографиями перед тем, как ее посадили. И она находилась в панике, для нее это был явный сигнал, что меня арестуют. Я действительно лезла на рожон с ними, так как в здравом уме человек, который хочет продолжать карьеру на «Мосфильме», им бы такого не сказал. После этого наступила полная тишина, вакуум. Потом вдруг они стали забрасывать меня предложениями сниматься в фильмах, по пять заявок сразу поступало. Я говорю: я соглашусь, а потом вы меня никуда не отпустите, скажете: фильм оканчивать надо. Они мне говорят: тогда мы тебя уволим, я говорю: увольняйте. Они не уволили. Почему бы это? Год я прожила, никаких известий не получала, жила, что называется, «в лимбо». И в один прекрасный день раздался звонок из ОВИРа: принесите 365 рублей и получите визу. Год я не снималась, отказывалась. Мамуля мне помогала финансово, меня всегда мамочка кормила.

Минчин: Какое участие принимал «Нэшнл Энквайр» во всем этом? В вашем приезде и переезде в Америку?

Федорова: Большое. Они пронюхали, когда в газетах стали писать, и прислали в Москву двух репортеров. Один говорил по-русски, мы такой-то журнал, 12 миллионов циркуляция, хотим сделать с вами договор на «исключительное интервью». Что это такое, для меня в Советском Союзе было абсолютно непонятно, и я сказала: я с вами ничего подписывать не буду, но, если вы поговорите с моим отцом и он посчитает, что это нормально, тогда другой разговор будет. Они приезжали еще пару раз и в последний приезд сообщили, что отец согласился подписать с ними договор, и они мне заплатят 10 тысяч долларов. (Я на «Мосфильме» за всю свою жизнь столько денег не получила.) Деньги были кстати, потому что я хотела купить много вещей, а у отца я бы никогда не взяла. Они мне купили билет, получила я визу, допустим, в четверг, они сидели в Москве и уже ждали, а в субботу я улетела. Настолько они все подгоняли. Они меня замаскировали, чтобы никто другой не знал и не узнал, купили мне какой-то жуткий парик, очки, шляпу. Меняли рейсы, запутывали следы. В результате мы улетели на «Сабине» в Бельгию, в Бельгии мы пересели на что-то другое, прилетели в Нью-Йорк, из Нью-Йорка – в Майами, а из Майами поехали Виро-Бич. Там мы должны были провести три недели в уединении, потому что они имели права на «исключительное интервью». Мы провели с папой это время на острове, на этом их желание и мое представление закончились. Они заплатили мне десять тысяч, вот и все их участие в этом.

Минчин: Я пока не спрашиваю, как вы их потратили?

Федорова: Вещи, платья, кофты. Подарки, подарки. Всем подарки купила, даже своему бывшему поклоннику.

Минчин: Вы не видели своего отца 29 лет. Опишите вашу первую встречу. Первые дни. О чем вы говорили?

Федорова: Волновалась я очень. Полет был жутко долгий. Потом они принудили меня в этом парике все время быть, волосы слиплись под париком. Я когда подсчитала, по-моему, я летела 32 часа…

Минчин: 33.

Федорова: Да? Хорошая память! От дома в Москве до Виро-Бич, где папа ожидал меня во Флориде. За час до назначенного места встречи я потребовала остановку, чтобы привести себя в полный порядок, там меня ждал парикмахер, – я хотела предстать перед папой в самом наилучшем виде. Приехали мы в Виро-Бич на рассвете, первый раз я увидела тропики, природу, услышала шум океана. Я летела в марте в жуткий мороз, а тут – тепло, пальмы, океан. Чудное место – конечно, все репортеры ждали и фотографы из этого журнала. И вот один шаг мне надо было сделать, открыть эту дверь, войти и что будет, то будет. И вот у меня не было сил открыть эту дверь. Я уже знала, что он там, я его так давно мечтала и хотела увидеть, столько вопросов у меня к нему было, так хотелось его обнять и поцеловать, а войти не могла. Потом, я помню, стала сползать по стене вниз, и они, эти люди из газеты, меня под руки подхватили, дверь открыли и, как собачонку, в комнату швырнули. Единственное, что я помню: папа стоял посредине комнаты и смотрел на меня, и у него такие же глаза были, как у меня, абсолютно одинаковые глаза… И я бросилась к нему, мы обняли друг друга, и он мне прошептал по-русски: «Маленькая дьевочка», а потом он стал петь «Я – цыганский барон, я в цыганку влюблен…». И слезы у него катились, и он меня целовал, обнимал, и я его целовала. Потом, наверное, только минуты через две мы нашли силы посмотреть друг на друга. До этого были только объятия. И он мне сказал: «маленькая девочка», это я так называл твою маму тридцать лет назад.

Потом я увидела женщину, сидящую в углу, которая была его женой и которой меня представили.